Андрей Школин - Прелести

Моя правда в том, что я ищу.

Его правда в том, что он умнее. Пока…

Я не знаю, что произошло. Он знает, что происходит теперь. И то, что он придумал, тоже его правда. Но моя правда в том, что я не могу, сложа руки, ждать, чем всё закончится.

Правда — на правду…

Данович переговорил о чём-то с колонелем, и оба уехали. Договаривались ли они о купле- продаже объекта, где я никакой роли не играю, не знаю, скорее всего, так. Но верить в то, что Хазар оказался там же, где и я, случайно, не мог. «Застрелившийся» Данович показывал на меня пальцем моему командиру и потом даже не подошёл? Случайность? Не узнал? Просто указал на солдата, которому на ногу кирпич упал? Ну… С натяжкой и этот вариант пролазит. Скрипит, но пролазит. Однако, я-то рисковать не могу…

А может быть, прыгнувший с моста Измайлов тоже жив? Да нет. Похороны ведь были. Покойник в гробу лежал. А Саныча кто в гробу видел? Я точно нет. Для кого тогда весь этот маскарад? Ну, не поверю я, что только из-за нынешнего красноярского легионера. Разный уровень полётов. Он выше взлетает. На мой взгляд, по крайней мере. Да и зачем? Проще было меня по голове долбануть, и делов никаких. Бах! Всё равно не сходится. Многого я не знаю…

Или Данович хвосты обрубал, кому-то ещё голову морочил? Полиции, например. Но тогда почему сейчас так открыто? Хотя, времени прошло два состава тяжело гружённых.

Подождать, что из этого выйдет? А если не дождусь? Или, наоборот, дождусь…

— Лямбу-бамбу-парарамбу…

— Что говоришь, русский? — югослав положил последний кирпич и вопросительно посмотрел в мою сторону.

— Песню пою.

— Русскую?

— Ага… местами… У тебя станок есть? Бриться, чтобы, — я показал жестом так, чтобы он понял.

— Есть, там в комнате. У тебя нет, что ли?

— Я свой вчера выбросил, а новый ещё не выдали. Дашь один?

— Вернёмся когда, дам.

Югослав по возращении сразу протянул мне одноразовый, безопасный станок.

— Держи, русский, — и улыбнулся. — После обеда за это песню споёшь. Хорошо?

— Спою. Сразу для всех…

Пока все готовились к принятию пищи, я незаметно спустился вниз и пробрался в одну из одиночных камер. Достал и внимательно рассмотрел со всех сторон станок. Первым делом сломал пластмассу, предохраняющую кожу от порезов, и достал лезвие. Маленькое и тонкое, но, по-видимому, вполне подходящее. Затем обмотал один конец клейкой лентой и сунул в карман. Уже хорошо…

Во время обеда специально сел за стол рядом с сербом.

— Югослав, а югослав, тебя как зовут?

— А как нашего президента зовут? — откусывая кусок курицы, ответил вопросом тот.

— Какого президента, французского?

— Нет, — засмеялся серб. — Югославского.

— Милошевич, Слободан, кажется, — вспомнил я.

— Вот и меня так же. Почему не ешь?

Я рассеянно покрутил пальцами стакан с пепси:

— Как думаешь, Слободан, если арестованный заболеет, его где лечить будут, здесь или в сан-части?

— Смотря чем заболеет. Могут и здесь вылечить, лучшее лекарство — это работа, — пошутил он.

— А если вены вскроет?

— Что сделает?

— Порежет, в смысле, — так, чтоб не видели другие, я изобразил, как пилят пилой дрова.

Слободан сразу всё понял. Сербы — они такие же, как русские, всё на лету схватывают.

— Так ты для этого станок взял?

— Тихо, не кричи.

— Да они по-русски не понимают, — он оживился. — Ты вправду решил резать?

— Да. Мне помощь нужна, — нащупал в кармане лезвие. — Я внизу это сделаю, а ты, как бы случайно заметишь, и крик поднимешь. Хорошо?

— Давай.

Давай, давай, давай… Я внимательно разглядываю сначала правую, потом левую руку, выбирая вены покрупнее. Беру лезвие в левую, вначале примеряюсь — вот здесь. Выжидаю несколько секунд, а затем резко делаю три пореза.

Алая кровь вырывается фонтанчиком из второй такой же алой полоски. Первая и третья потоньше, красная жидкость просто вытекает из них и мягко, точно в замедленном фильме, падает на серый бетонный пол.

Перекладываю лезвие из руки в руку и бью так же три раза по левой. Сижу, смотрю, как веселятся и подпрыгивают красные фонтанчики…

— Югослав! Слободан!

Слободан начеку. Он делает вид, что случайно прогуливается в районе одиночных камер и «вдруг» замечает меня, подбегает и вытаскивает на середину квадрата.

— Молодец, русский! — шепчет, а потом поднимает шум.

Сперва сбегаются все арестованные, затем прилетает перепуганный (ему-то попадёт в первую очередь) дежурный капрал-шеф.

— О, мерд! — бормочет он и, вместе с сербом подхватив меня под руки, перетаскивает наверх, зачем-то усаживает на стул, тупо глядит, как кровь заливает помещение и, наконец, принимает решение перенести «тело» в санчасть.

В санчасти меня сразу кладут на «операционный стол» и начинают зашивать.

Через двадцать минут я лежу под одеялом в палате № 3.

Рыжий капрал-медик, который зашивал вены, доложил о происшествии офицеру. Перед этим он показал мне штык-нож, мол: «Вот чем надо было резать». Офицер присел на стул перед кроватью, отлепил ромб лейтенанта и обратился «по-дружески»:

— Я сейчас не лейтенант, я твой товарищ. Расскажи, что случилось.

«Мон ами», разумеется, хотел услышать жуткую историю о нечеловеческом обращении с солдатами капралов и сержантов. Я его разочаровал. Просто закрыл глаза.

— О, кей. Сейчас отдыхай, потом расскажешь, — и офицер вышел из палаты.

Вскоре в санчасть принесли мой спортивный костюм и кроссовки. Форма одежды, принятая в этом медицинском учреждении. Переоделся. Оглядел забинтованные руки, встал с кровати и подошёл к окну.

Моя палата находилась на втором этаже. Из окна был виден кусок плаца и различные казарменные строения. В палате кроме меня находились ещё два человека. И главное, никакой охраны.

Натянул зелёную спортивную куртку, по карманам распихал мыло, зубную щётку и другие туалетные принадлежности, завязал шнурки кроссовок. В голове шумело. Слабость и сухость во рту. Сколько крови-то потерял?

Вышел из палаты и спустился вниз. Никто не обратил на меня никакого внимания. Вдохнул воздух улицы и, повернув направо, спокойно двинул вдоль зданий. Попавшийся навстречу сержант также никак на меня не отреагировал. А почему, собственно, он должен на меня реагировать?

Противоположные ворота реджимента никем не охранялись. Я осмотрелся, никого не увидел и, быстро перебравшись на ту сторону, растворился в гражданской жизни.

Сразу за этими, редко используемыми воротами находился большой яблоневый сад какого-то местного фермера. Яблок на ветках уже не было — заканчивался ноябрь. Пробрался в самую гущу и уселся на жёлтую траву. Надо сказать, что этот короткий отрезок пути отнял у меня довольно много сил. Почему остановился здесь? Начнут искать сразу на различных направлениях, но под носом посмотреть, точно не додумаются. Прислонился спиной к яблоне и вырубился.