Андрей Школин - Прелести

— Кстати, ты хорошую фразу обронил. Она на многие вопросы отвечает. О том, что, как человек творческий, не мог не интересоваться всем тем, что вокруг происходило. Творческие люди — вот один из критериев отбора в потенциальные жертвы паутины.

— Согласен. А что касается клейкой бумажки, была и она.

— Интересно, — снял очки и посмотрел из-под мохнатых бровей Данилович. — Значит, уловил мою мысль. А я только, только хотел о приманке спросить.

Закусил водку огурцами, которые расхваливал Талолаев. Зачем-то опять взял в руки расстроенную гитару. Побренчал дребезжащими струнами и поставил инструмент на место.

— В начале девяностых я много по стране мотался. Однажды в поезде со странным человеком встретился. Тот подбросил пакет с фотографиями и предложил разыскать и познакомиться с четырьмя мужчинами, изображёнными на этих снимках. Можно было отказаться…

— Всех нашёл? — как мне показалось, несколько настороженно спросил Талолай Данилович.

— Всех.

— И что, одним из четверых был я?

Вначале не понял, куда клонил собеседник, а когда въехал, начал навзрыд хохотать.

— Всё! Допился! Больше тебе не наливаю.

— И что такого смешного я сказал? — как мне показалось, немного обиделся Данилыч.

— Тебя там не было, слава Богу, — еле сдержал себя от нового взрыва смеха. — Если бы в пакете лежала ещё и твоя фотка!.. Представляю, в кого бы я превратился… Меня бы, с одной стороны «тауросовые» огнём жгли, а с другой зелёные бомбили. Это я не смеюсь, это смех сквозь слёзы. Наливай за то, что твою фотографию мне не подбросили.

— Пожалуй, скоро кому-то в магазин придётся бежать, — успокоился парапсихолог. — Водка, какая-то некрепкая. Вроде пьём немало, а резкость нормально наводится.

— Тебе тоже показалось? Вот, вот… А что касается липкой блестящей бумажки, то сел я на неё конкретно и до сих пор оторваться не могу. А сколько народу, как я приклеилось? И сколько ещё приклеится?

— Я же отклеился, — закурил Данилович. — Тоже фактор любопытства решающим оказался в своё время. Но потом-то при помощи вот этого лекарства, — он дотронулся дымящей сигаретой до этикетки на семисотграммовой бутылке, — освободился от опеки. Так что, выход есть всегда.

— Радует твой оптимизм, — на этот раз я взял гитару с вполне определённой целью. — Раз такое дело, спою тебе «Поручика Голицына», а в магазин после концерта вместе пойдём…

— Ты чего разорался? — женщина в платке стояла напротив, подбоченившись и шмыгая носом. — Нашёл время глотку драть.

— А чем тебя, глупая баба, время не устраивает? Хорошая песня ко двору в любую погоду, — ответил, и сам не понял, к чему про погоду вспомнил. — В смысле, в любое время дня и ночи песня жить и строить помогает. Иди отсюда!

Глупая баба хмыкнула и ретировалась восвояси.

— Стой! — бросил вслед, пока она не скрылась из виду. — Голицына позови. Что значит, какого Голицына? Голицыных много не бывает. Поручика Голицына. Скажи, корнет зовёт. Или нет, не корнет. О, классная рифма: «Нет, не корнет». В песню вставлю. А ему передай, что капитан вызывает, — и снова затянул. — А Вы, капитан, не тянитесь к бутылке, юнцам подавая ненужный пример. Я знаю, что Ваши родные в «Бутырке»…

Не знаю, кого позвала женщина, но через некоторое время появился мужик преклонных годов с папиросой в зубах и фуражкой на голове. Походил мужик, причём очень сильно, на персонажа артиста Юрского из кинофильма «Любовь и голуби». И совсем не походил на бравого солдата времён гражданской войны.

— Вы что, поручик, белены объелись, — по моим соображениям, именно так общались между собой белые офицеры. — Почему не по форме?

— Закурить не желаете? — вместо рапорта просто ответил «артист Юрский».

— А-то ты не знаешь, что я не курю? Красные далеко?

— Красные? — задумался Голицын. — Да кто их знает? Далеко, наверное… — он присел рядом и завонял на всю округу табачищем.

— А как же данные генерального штаба? Разведка, что доложила?

— Разведка-то? — опять переспросил мужик. — Да ничего не доложила.

— Тогда необходимо пленных допросить. Где пленные?

— Где ж им быть, в плену, поди.

— Так иди и допроси! Всему вас учить надо. Ни шагу самостоятельно сделать не можете. Разузнай, как скоро красные в наступление перейдут. И где их ставка базируется.

Служивый, однако, не тронулся с места. Наверное, всё-таки, это был не поручик.

— И чего сидим? — не дождавшись выполнения приказа, я попытался состроить строгое выражение лица. Как у Колчака на портрете.

— Курим, — просто и резонно ответил Голицын.

— Курим, — повторил я. — А в это время страна задыхается от красного террора. Большевицкие банды врываются в города и сёла, глумятся над гимназистками, оскверняют святыни самодержавия. Хватит курить, поручик!

— Да ни куды они не врываются, — не вынимая папиросу изо рта, тягуче процедил сквозь зубы мужик. — Война давно кончилась.

— Да? — удивился я. — И кто победил?

— Сначала красные. Потом и их выгнали. А сейчас непонятно чья власть. Бардак в стране.

— А зачем фуражку надел тогда, раз война кончилась?

— Ветер дует, — «Юрский» наслюнил и поднял вверх указательный палец. — Прохладно на дворе.

— Ну, раз война кончилась, спою другую песню, — поставил ля-минор и опять ударил по струнам. — Такого снегопада, такого снегопада, давно не помнят здешние места…

— А инструментик-то расстроенный, — опять подал голос «не Голицын». — И струны дребезжат, точно херня на палке. Никудышная гитарка.

От такой наглости, слово, посреди недопетого куплета, застряло в моём горле. Я внимательно оглядел музыкальный инструмент и, действительно, нашёл в нём кучу недостатков. Однако оскорблять такими словами…

— Так ты большой специалист в музыке?

— Большой, не большой, а фальшь слышу. У нас тут был уже один артист. Тоже на расстроенном баяне «бетховенов» изображал. Надоел всем…

— И где он сейчас, этот артист?

— А ни где, — мужик сплюнул папиросу под ноги и тщательно растоптал её каблуком. — В озере утонул, — и добавил в сторону. — Допелся…

Мне этот псевдо-поручик стал вдруг неприятен до крайности. Ну, невыносимо неприятен.

— Слушай, шёл бы ты подальше.

— Это ещё почему?

Последняя его фраза вывела меня из равновесия окончательно. Я отбросил гитару в сторону и схватил мужика за шиворот.

— Потому что, ты меня доста-а… — слово «достал» зависло на губах. Под фуражкой «не Голицына» отчётливо нарисовалась «тауросовая» харя.

— Это ты всех уже давно достал, — пришелец в ответ вцепился обеими руками в моё горло и принялся душить.

— Не получится, гад, — продолжал держать его воротник, вместо того, чтобы попытаться оторвать от горла «клешни». — Мне Данилович секрет открыл. Пока мозг пьян, всякие сволочи, вроде тебя, никаких гадостей не сотворят. Так что, отвали, пока я тебе кепку не помял…