Нильс Хаген - Охота на викинга [роман]

— Хорошо. Я в порядке, — отвечаю почти шепотом, горло сдавливает спазм.

Дедушка Гуннар умер двенадцать лет назад. Его похоронили на старом кладбище «Ассистентс», неподалеку от могилы Кьеркегора, и поставили сверху большой гранитный камень с короткой эпитафией: «Ты в море родился и в море умер».

Это было правдой: дедушка Гуннар родился на пароходе, шедшем из Мальмё в Копенгаген. Эресуннский мост тогда еще не построили, и из Швеции, где у нас жили родственники, в Данию нужно было плыть через пролив Эресунн. Моя прабабушка Сведала как раз возвращалась из гостей, когда у нее неожиданно, на две недели раньше срока, начались схватки.

Умер дедушка по странной прихоти фортуны почти на том же месте, где родился. Это случилось в лодке, когда он отправился вместе с моим отцом и своим старым приятелем Альбрехтом Огерупом ловить сельдь все в том же проливе Эресунн.

Дедушка поднимал садок с сельдями, когда его сердце остановилось.

И вот теперь он пришел за мной.

— Ты пришел за мной? — спрашиваю вслух.

Он смеется, показывая желтые прокуренные зубы, отрицательно качает головой.

— Нет, мой мальчик, тебе еще рано переселяться в долину вечной скорби. Я всего лишь пришел, чтобы сказать: настоящий мужчина — это тот, кто может двигаться против течения. А по течению плавает только дерьмо.

Он хрипло хехекает.

— То есть…

— Ты понял, — дедушка перестает смеяться. — Ты понял, и поэтому будь мужчиной, не позорь род Хагенов.

— Дедушка… — вопреки его словам, я искренне не понимаю, что он от меня хочет. — Я люблю девушку, я хочу жить с нею, хочу, чтобы она

родила мне детей и продолжила наш род. В чем же позор?

Старик суровеет, в его прозрачных глазах вспыхивают недобрые огоньки.

— Тебя используют, — жестко бросает он. — Ты — дичь, жертва. Агнец на заклании. Для мужчины из рода Хагенов это — позор.

Мотаю головой — этого не может быть! Арита не могла…

— Дедушка, ты ошибаешься…

Несколько секунд тупо таращусь на пустое кресло.

Дедушки Гуннара нет. Он умер двенадцать лет назад и похоронен на копенгагенском кладбище «Ассистентс», неподалеку от могилы Кьеркегора.

…Я смотрю вниз, на желтый квадрат света от окна, лежащий на сизых сугробах.

Второй этаж, совсем невысоко. Правда, у меня на ногах войлочные тапочки, но — плевать.

Арита в безопасности, это главное.

Пришло время спасать род Хагенов от позора…

Я бегу по заснеженному полю, высоко и нелепо задирая ноги, чтобы не завязнуть. Очень холодно, пар вырывается изо рта и повисает в воздухе. Наверное, если обернуться, я увижу позади себя крохотные облачка. Но я не буду оборачиваться, чтобы не испугаться, если вдруг фальшивые родственники Ариты наладили за мной погоню. Я очень боюсь еще раз увидеть черные глаза-щупальца Иннокентия Геннадиевича.

Снег искрится, колет глаза миллиардами крохотных голубых иголочек. В небе качается русская Луна, похожая на смешливую студентку. У нас в Дании Луна другая…

Я запеваю песню про Филлимана, песню дедушки Гуннара:

Консьержка меня не узнает. Эта женщина сидит в подъезде дома, где я снимаю квартиру, и днем и ночью. Иногда мне кажется, что она — муляж, манекен, чучело самки хомо сапиенс, настолько одинакова ее поза и выражение лица.

Я даже не знаю, как ее зовут!

А тут вдруг, впервые за все время, она покинула свою каморку за стеклом и железной решеткой, открыла дверь и вышла на лестницу, чтобы преградить мне дорогу.

Тяжелый взгляд едва не пригибает меня к полу.

— К кому?! — грозно интересуется консьержка.

— К себе, — я с трудом улыбаюсь обметанными губами. — Я живу в…

— Хоссподя, — сощурившись, вглядывается в меня женщина. — А еще иностранец. Проходи!

И, ворча что-то про алкашей, от которых житья не стало, она удаляется в каморку.

Путь свободен! Я, пошатываясь, бреду к лифту. Осталось совсем чуть-чуть, и я окажусь у себя дома, приму лекарство, возьму документы, деньги и вызову такси.

Мой побег от родственников Ариты оказался удачным. За полем и чахлой рощей и впрямь обнаружилась дорога, на которой меня подобрал огромный грузовик, ехавший из Новосибирска в Омск. Он довез меня до станции Чулым, где у водителя, сурового парня по имени Антон, брат служил начальником линейного отдела транспортной полиции.

«Я доверяю только брательнику», — сказал мне Антон.

Брательник не подвел — дал мне старые армейские ботинки, бушлат и посадил на поезд до Москвы. Там, в поезде, я и заболел. Точнее, заболел я раньше, простудился, когда бежал по заснеженному полю, опасаясь погони.

И она меня настигла, но это были не жутковатый Иннокентий Геннадиевич и его подручные, а крохотные, невидимые глазу существа, атаковавшие меня изнутри.

Температура, сильный кашель, чугунная голова… «Да тебе к врачу надо, парень!» — сказал мне случайный попутчик, предложил «полечиться» водкой, а когда я отказался, выдал упаковку какого-то русского лекарства с длинным названием «парацетамол». Не знаю, что это за снадобье, но температуру оно сбивает надолго. Наш «Панадол» не такой эффективный.

По дороге в Москву я много размышлял о том, как так получилось, что я едва не сделался преступником и не погубил свою жизнь, а вместе с нею и жизни родителей, которые не пережили бы известие о том, что их сын стал вором.

Русские очень гордятся тем, что все их неурядицы можно описать двумя вопросами: «Кто виноват?» и «Что делать?» Похоже, я действительно окончательно превратился в русского.

Кто виноват?

Тут у меня ответ простой: виноват я. Нужно было с самого начала вести себя как мужчина, а не плыть по течению, как… Эх, дедушка Гуннар, где же ты был раньше?

Конечно, удобнее всего было бы обвинить во всем обстоятельства, русскую мафию и… и Ариту. Но это то же самое, как если бы забравшаяся в мышеловку за сыром мышь обвиняла во всем сыроделов или производителей железа, из которого сделана мышеловка. Хотя я до конца не понимаю роль Ариты во всей этой истории. Если взглянуть на все непредвзято, со стороны, получается, что она выступила в качестве наживки. Стало быть, она — соучастница преступления и сама преступница. Но я видел ее глаза, я помню все, что она мне говорила, помню странности, начавшие происходить с нею после появления «родственников». И, наконец, нельзя не учитывать то, что в самый последний момент Арита захотела и предупредила меня.