Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

К сожалению, посмеяться мне не удалось: мой рот был забит бутербродом, и я никак не мог его проглотить, потому что был уже сыт. Я чувствовал себя так, словно у меня за щеками выросли мешки, свисающие до самых плеч и готовые лопнуть от смеха. Я закрыл рот и прислушался, о чем они говорили в коридоре.

— Ну чашку кофе-то выпейте.

— Спасибо, мы уже пили. Мы же договаривались в половине девятого.

— Ну хоть минуточку посидите.

— Элли, хотя бы из вежливости.

— Ну ладно, только выключи мотор.

И вот они появились. Издали бабушка Паризиус даже похожа на мою мать. Но здесь из-за тесноты помещения всем пришлось сгрудиться, и с близкого расстояния она напоминала скорее свою бабушку.

Она стянула с пальцев перчатки.

— Привет, Альберт!

Дедушка кивнул.

— Привет, Рауль!

С набитым ртом говорить нельзя, и я только ухмыльнулся в ответ, насколько позволяли раздутые щеки. И тут я вытаращил глаза: у бабушки Паризиус были голубые волосы Наверное, парикмахер что-то перепутал. Бабушка выглядела перекрашенной, и у нее было плохое настроение. Она даже не захотела взять с собой яиц, хотя бабушка Хабенихт приготовила целую корзину. «Вредно есть слишком много яиц, — заявила бабушка Паризиус, — в них содержится вещество, которое возбуждающе действует на нервы. Нет, спасибо». Она замотала головой и замахала руками.

Дедушка Паризиус ухмыльнулся и спросил, где мои чемоданы. Они стояли под лестницей, но, поскольку мой рот был забит бутербродом и я все еще не мог говорить, я объяснил ему это знаками. Он рассмеялся, блеснув своими золотыми зубами, и дружески шлепнул меня. Дедушка Паризиус — неплохой человек, хотя и хирург.

Тут дедушка Хабенихт сказал, что у него есть противоядие от нервов, и достал с полки бутылку самодельного черносмородинового ликера. В семье все знали, что бабушка Паризиус любит выпить что-нибудь изысканное.

— Нет, нет, большое спасибо, — воскликнула она пронзительным голосом и с такой жадностью уставилась на бутылку, что дедушка Хабенихт тут же скомандовал:

— Лизабет, стаканчики!

Они выпили по маленькой, то есть минимум по три или четыре стаканчика. Бабушка Паризиус то и дело поправляла прическу, и мне показалось, что сейчас у нее перекрасятся и остальные части тела. Однако вместо того, чтобы стать голубой, она покраснела до ушей и развеселилась. Она во что бы то ни стало захотела выпить с бабушкой Хабенихт за примирение и заявила, что пятки у меня были не то чтобы черные, а так, слегка запыленные и что из-за этого не стоило называть ее чокнутой. Боже мой, чего только не наговоришь сгоряча!

Они очень смеялись, и доктор Паризиус сам приготовил себе кофе, а то бабушка слишком жадничала. Мне ужасно нравилось, что старики так дружески болтают между собой: я вдруг почувствовал, что у меня даже перестал болеть живот и что щеки уже не свисают до самых плеч. Я взял у доктора Паризиуса ключ от машины и загрузил свои чемоданы в багажник «гольфа». В самую последнюю очередь я принес из конюшни большую коробку и, пока старики шумели и смеялись на кухне, осторожно поставил ее на заднее сиденье. Я сказал себе: кто так веселится, тот не думает о разлуке. Может быть, все еще уладится.

Когда в галерее я продемонстрировал учителю Мельхозе и своим одноклассникам цветы в натуральную величину, совсем как живых навозных мух и голландцев, впечатление было сильное. Один мальчик с соседней парты, его зовут Майк, сделал себе стрижку «ежик», а Аня непременно захотела со мной дружить. На переменах она преследовала меня до самых дальних уголков школьного двора, который, собственно говоря, был не двором, а просто голым бетонным участком. Она липла ко мне со своими тянучками. Учитель Мельхозе неспроста посадил меня с Аней: она должна была положительно влиять на меня на уроках. Но теперь ей захотелось иметь на меня еще больше влияния. Из-за дел, которые я натворил, я не мог сказать ей «проваливай», а должен был разыгрывать из себя паиньку. Короче, я решил морочить ей голову.

Я ей сразу же объявил, что у меня уже есть привязанность. Она даже позавидовала, что я дружу с котом, который таскает мне мышей. Жаль только, что я не умею их жарить.

У Ани маленькие глазки, но теперь, когда она услышала о Мунцо, они у нее стали такие огромные, что я испугался, как бы они не вылезли из орбит. Надо будет поговорить с ней еще о науке или о чем-нибудь в этом роде, подумал я и стал распространяться о природе, о том, как она повсюду разбрасывает свои семена, чтобы размножаться, словом, наговорил ей массу вещей, о которых рассказывал мне отец, когда мы с ним восхищались природным парком в Нирове.

Каштаны скатывают свои плоды по склонам гор, а ива транспортирует их по воде. Природа снабдила ивовые семена маленькими плавучими подушечками.

— Не может быть! — воскликнула Аня.

— Факт. Когда мимо проплывает гусь, семена цепляются за его оперение. Глупый гусь и не подозревает об этом. Он выбирается на берег и отдыхает под солнцем. Там он чистит свои перья и при этом сбрасывает плавучие подушечки на землю. Вот почему ивы растут, где им положено: над прудом или у ручья.

После того как я из вежливости наговорил всякой всячины, Аня вообще не отходила от меня ни на шаг. Она следовала за мной до самой нашей квартиры.

Теперь мама работала только по шесть часов в день. Из любви ко мне, как она утверждала, хотя, мне думается, у нее были перспективы, и она с большим удовольствием занималась бы своей внешней торговлей, чем мной. Конечно, мне нравилось, что после школы она была дома.

В тот день она тоже была дома, когда позвонила Аня. Открыв дверь, мать спросила:

— Вам кого?

Аня объяснила, что зашла за мной, чтобы собирать стеклотару. Мне это страшно не понравилось. Жаль, что нельзя ей сказать: «Проваливай!» Мать спросила, как ее зовут. Аня назвала свое имя, и мать внимательно стала ее разглядывать. Я уже говорил, что у Ани была растрепанная челка, тонкие, как спички, ноги и руки, маленькие глазки и большой нос.

— Какая симпатичная девочка, — сказала мать.

От меня требуют, чтобы я всегда говорил правду. Однако я не стал спорить. Наверное, это дело вкуса, как, например, свинина в кисло-сладком соусе. Мать ее любит, а я терпеть не могу.

Внизу перед домом стояла Анина тачка для вторсырья, и мы двинулись в путь. Сперва у меня не было никакого желания собирать бутылки, но потом мне это понравилось. Аня уже давно живет в новом районе, и ей удалось узнать, в каких домах живут люди искусства. Здесь есть несколько художников, два писателя и три актера. Около их домов всегда полно бутылок. Мы выручили за них довольно приличную сумму. Аня хотела поделить деньги поровну, но я сказал, чтобы она оставила их себе.