Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Когда я об этом сказал матери, она вдруг остановилась, прижала к сердцу руки и простонала:

— О боже!

— Что с тобой, золотко? — спросила «большая лысина».

Мать вздохнула и сказала:

— Это все отпуск. Балатон, развод, свадьба, новая квартира, новая работа и стресс… Я забыла записать Раульчика в школу. А завтра начинаются занятия.

«Большая лысина» обняла рукой мать за плечи и заметила:

— Завтра еще будет целый день.

Потом они поцеловались прямо на улице: два уже немолодых человека, один даже без волос. Мне стало неловко, и я не знал, куда деть глаза.

— Вольди, — сказала мать (она действительно так и сказала: «Вольди»), — не забудь, пожалуйста, найти документы для школы.

Он их не нашел. Он не успел этого сделать, потому что, как только мы открыли и закрыли за собой дверь, мать тут же поднесла сложенные руки к губам и вытаращила глаза так, словно обнаружила нечто ужасное: позеленевший труп или еще что-нибудь в этом роде. А это был всего-навсего Мунцо, который высовывал свою толстую морду в щелочку двери детской комнаты и посылал лазерные лучи. Мою мать прямо парализовало.

Потом кот протиснулся в коридор целиком, он был сантиметров сто в длину. Поточив когти передних лап о палас так, что от него полетели клочья, Мунцо прижал голову к ворсу, поднял заднюю часть тела с мощным хвостом и вытянулся на все сто двадцать пять сантиметров. По-видимому, таким дружеским образом он приветствовал мою мать. Она этого не поняла и завизжала как ошпаренная.

Мунцо это так же мало понравилось, как и мне. Он недовольно мяукнул и, лениво переставляя лапы, покачивая из стороны в сторону брюхом, величественно проследовал в гостиную. Желая, как мне кажется, продемонстрировать, что он вовсе не деревенщина и может быстро перестроиться, как в свое время ласточки, перекочевавшие с веток деревьев на телефонные провода, Мунцо одним махом вскочил на шторы и стал на них раскачиваться. К сожалению, материал оказался столь нежным, что на гардинах тотчас появились строчки. Я же говорил, что роскошь ничего не стоит. Но разве кошки в этом виноваты?

Мать наверняка совершила ошибку, запустив в Мунцо сумкой. Он пытался спастись на стенке и сбросил оттуда какой-то хрусталь. Кажется, это были бокалы из зеленого хрусталя — во всяком случае, нечто такое, чем все равно никто не пользуется. Испугавшись звона стекла, он перепрыгнул на цветной телевизор, который стоял на вертящейся подставке. Телевизор завращался. Тут чуть было не вступила в бой «большая лысина».

Я взял кота на руки и, унося его в детскую, чувствовал, как сильно колотится у него сердце.

Мать долго и громко плакала. Я слышал это через стену. Наверное, подумал я, она жалеет, что запустила в кота сумкой, что так визжала и так напугала несчастного Мунцо. Мне стало жаль свою бедную мать. Она всхлипывала и сморкалась, по-видимому в носовой платок, и все время приговаривала:

— Это Хайнер, это отец его надоумил, пьяница и недотепа. В Хоэнцедлице он каждый день загаживал всю квартиру и доводил меня до белого каления своей привычкой выращивать на балконе помидоры и прочую зелень. Он то и дело таскал домой всякую живность, а однажды приволок даже попугая, отвратительное создание, которое чуть не сожрало все бархатные обои. Пришлось эту птицу выбросить в окно. В результате он устраивал скандал за скандалом. И теперь все начинается заново.

Затем последовало троекратное «нужно». Нужно прекратить всякие контакты между мною и Хабенихтами, нужно как следует со мной поговорить, нужно убрать эту проклятую кошку из дома.

Не знаю, понял ли Мунцо все эти «нужна», но на всякий случай я ему шепнул:

— Не бойся, я тебя в обиду не дам.

В ответ Мунцо только еще крепче прижался ко мне.

Потом меня вызвали на допрос. Мать и дяденька с большой лысиной сидели на диване. Тушь на ресницах у матери немного расплылась, в руках она держала мокрый носовой платок и теребила его так, словно хотела разорвать. Рука дяди обвивала плечи матери. Мне не хотелось смотреть на красные от гнева физиономии, и я уставился на кончик своего носа. Возможно, от волнения я здорово косил глазами.

— Во-первых, вот что, — начала «большая лысина». — Мы с твоей матерью поженились. Факты нужно принимать к сведению. Пока что я не требую никаких симпатий, я только требую, чтобы ты считался со мной, как с мужем твоей матери. Слышишь?

Разумеется, я слышал его. Я ведь не глухой. Продолжая рассматривать кончик своего носа, я кивнул.

— А теперь о коте. Его нельзя держать на десятом этаже многоэтажного дома. Если ты умный парень, ты должен это понимать.

— Песку вокруг многоэтажек достаточно, а уж какую-нибудь старую сковородку я раздобуду.

— Раульчик, — простонала мать, — ты же знаешь, я терпеть не могу кошек.

Но ведь она не посчиталась с тем, что я терпеть не могу дяденек с большими лысинами.

— А ты постарайся себя пересилить, ну пожалуйста, — попросил я.

— Вот видишь! — воскликнула мать.

Я увидел, как она вытащила из дорогой диванной обивки шерстяную нитку и стала накручивать на палец.

— Мне хочется, чтобы когда-нибудь ты почувствовал ко мне симпатию, — продолжала «лысина», — но дерзости от тебя я не потерплю.

Я понял, что мне придется убрать из квартиры моего друга Мунцо. Может быть, отдать его кому-нибудь на воспитание? Может, в этом большом городе есть приют для осиротевших кошек? А может быть, дать объявление в газету: «Кот с приятной наружностью и белым кончиком хвоста ищет верную подругу» или еще что-нибудь в этом роде? Для этого нужны деньги, а у меня имелось всего пять марок, которые бабушка Хабенихт сунула мне при отъезде.

Человек, сидевший на диване с моей матерью, сказал, что он не потерпит никакой дерзости. А где тогда моя толстая свинья-копилка? Куда она подевалась, кто ее взял? Мать поднесла к губам кончики пальцев и взглянула на дяденьку, тот в свою очередь посмотрел на нее, потом они оба уставились на меня.

— Ты ведь знаешь, новая детская комната стоила немало денег, — сказала мать. — Нам пришлось потратить и твои сбережения. В твоих же собственных интересах.

— Как! — воскликнул я. — Целых сто двадцать марок?!

— Довольно! — заявила «большая лысина». — Поговорим о кошке. Ей не место в большом городе, ее нужно отправить назад в Пелицхоф. Но завтра везти ее туда некому. Мать утром приступает к новой работе, сам я лечу за границу на закупку апельсинов и оливкового масла, ты отправляешься в школу.

— Можно позвонить отцу. Не пройдет и трех часов, как он на своем мотоцикле сюда прикатит.

— Этот человек никогда не переступит порога моего дома, — закричала мать.

— Ты притащил эту тварь в дом, ты ее и уберешь, — заявила «большая лысина».