Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Девять недель спустя, в один из первых ноябрьских дней, в город вошли войска вермахта.

Отец вернулся домой в сентябре, через несколько дней после того, как в Мюнхене четверка из Германии, Италии, Франции и Англии признала принадлежность пограничных областей Богемии и Моравии рейху. Отец пришел ночью, совсем обессилевший, потому что отправился в путь тайком, чтобы не разбирать баррикаду, построенную им самим.

Весь сентябрь был полон солнца и ранней осенней прелести. В день, когда в город въехали немцы, на небе набухли серые облака, а после полудня, когда в город вступали все новые и новые колонны, разразилась гроза.

Тем не менее вдоль дороги выстроились толпы людей, в восторге выбрасывающих руки навстречу солдатам в нарядных военных машинах, будто указуя на небо, откуда всеобщий господь бог осыпал их такими замечательными победами. На Нейштадтской площади, приветствуя проезжающие немецкие орудия, духовой оркестр стрелкового ферейна играл нидерландскую благодарственную молитву. При словах «Он не позволит злым управлять праведными» некоторые из женщин опустились на колени. Многие молитвенно складывали руки. На улицах пели, кричали «хайль», приветствовали немецким приветствием, задирая руку вперед. При виде серых немецких колонн многие люди плакали от счастья, что они наконец-то вернулись в лоно родины и что рейх сам пришел к ним. В окнах стояли сотни тысяч свечей и привносили своим светом в вечера старонемецкий уют, над улицами протянулись зеленые гирлянды. Они висели над новыми знаменами, которые красным своим полотнищем, белым кругом и крючковатым черным крестом создавали в городе настроение праздничной торжественности. Немецкие войска вступили в чистенький, разукрашенный, сияющий тысячами немецких огоньков городок. Перед темными окнами останавливались люди и выспрашивали имена, происхождение и расу.

Вскорости Хильду отвели на допрос. Это были дни, когда из соседней Саксонии начали прибывать первые автобусы, из которых вылезали мужчины и женщины в разноцветных маленьких бумажных колпачках. Они спешили к пиву и взбитым сливкам, нажирались и напивались до того, что просили местных жителей отвести их к автобусу, распространяя вокруг запах блевотины и пивной смех. Колпачки еще болтались у них на резинках, и улыбка счастья застыла в остекленелых глазах. Городские удивлялись: сколько же могут выпить люди из старого доброго рейха и как много и охотно они поют, обнявшись и раскачиваясь в такт.

Хильда ловко выпуталась из расставленных силков, защитила своих благодетелей и сослалась на господина Нечасека, который принадлежал к «истинным патриотам». А до этого она с отцом и мальчиком относила под влажным бельем на чердак корзины с книгами. Мальчик молча опечаленно наблюдал, как отец заполнял корзину за корзиной книгами, которые стояли у стены и всегда были в обиходе. Сколько он себя помнил, сидя за столом, он разглядывал книги напротив. И вот это уходит. Кусочек прошлого, кусочек жизни уносили в корзине на чердак, опускали в сундук и накрывали безобидными вещами. Мальчик и Хильда вместе относили тяжелые книги на чердак. Но часто, руководствуясь одним упрямством, Хильда в одиночку несла наверх корзину, до краев заполненную книгами и влажным бельем. Мучилась, потела, тянула, поднимала и переставляла корзину со ступеньки на ступеньку, будто старалась избавиться от переполнявшей ее застарелой ненависти.

Мальчика опечалило открытие, что отец отправляет на чердак не только политические книги со знаками и символами левых и красных. Этого требовал просто здравый рассудок. Отец упаковал журналы и книги, которые сопровождали его всю жизнь, книги без единого политического слова и рисунка. Например, синие тетради, к которым он имел глубокую и никогда не прерываемую привязанность, которые были ему дороги уже из-за празднично-орнаментального черного шрифта на глубокой сини обложки. Он купил их на деньги, которые прислал его отец, когда он овладевал столярным ремеслом, еще в десятилетие перед первой мировой войной. Отец часто листал эти альбомы и не мог насмотреться на старинные бюргерские дома, порталы, фахверковые стропила, мосты, с изяществом воздвигнутые фонтаны и лестницы. Он рассматривал красоты сводов и крыш, надписи над дверями, соотношение оград и окон и сады за столетними стенами. Он любил воскресным утром брать их в руки, пока в квартире царила тишина и никто не отвлекал его, и разглядывал сквозь лупу в приятном отдохновении картинку за картинкой, фрагмент за фрагментом. А теперь сложил эти альбомы в корзину и отнес на чердак, будто не желая больше никаких напоминаний о Германии, которую с удивлением и восторгом познал четверть века назад, придя из богемской провинции в благоустроенные города немецкого севера и юга. Он отложил для погребения на чердаке и самую любимую свою книгу: фолиант, в котором еще в самом начале своей столярной карьеры нашел все, что в мире роскоши изобретено было по части мебельного искусства. В книге этой ему открылись рукотворные высоты, чудеса из балок и досок, фанеровки, политуры, красок и доставленных со всего света и с тончайшим искусством приготовленных лаков. Листая страницы, он путешествовал по вестибюлям, девичьим и гостиным, музыкальным салонам, пролетам лестниц, игровым залам мира расточительства и с изумлением видел, как культура и искусство могут превратить жилище человека в маленький рай. Он знал известные виллы по имени строителей и архитекторов, которые уже вошли в историю архитектуры тогда еще молодого столетия. И так же, как мать, слыша звуки скрипки, с болью понимала, что мечты ее никогда не исполнятся, и все же предавалась надеждам, чтобы жить дальше и не угаснуть в отчаянии, — так же и сердце столяра расцветало при виде этих недостижимых шедевров мебельного искусства.

— Хоть я своими руками и не выпущу в мир подобную красоту, — говорил отец, — и мысль о том, что я когда-нибудь мог бы жить в подобных помещениях, окруженный таким совершенством, останется лишь игрой воображения, нам все же полезно знать, что хранится в далеких виллах, за тяжелыми дубовыми воротами, воздвигнутыми в удивительных пропорциях и выполненными такими же столярами и плотниками, как и я сам. И придет день, когда такие, как мы, будут делать подобное для таких же, как мы.

А теперь он тщательно завернул книгу о чудесной мебели в плотную бумагу и отправил ее на чердак.

Несмотря на запреты, мальчик время от времени наведывался на чердак и читал там книги новыми глазами, иными чувствами, более остро воспринимая прочитанное. Он рассматривал картинки, фотографии и рисунки как свидетелей и отголоски того времени, когда еще жива была надежда, когда было еще время воспрепятствовать тому, что уже свершилось. Если ему становилось слишком тяжело, он запирался в чулане и проводил весь вечер так, будто ничего не произошло. Его взгляд скользил поверх крыш соседних домов, он видел шпили церквей, облетевшие деревья, а на другой стороне улицы — купол синагоги, возвышавшейся на каменистом холме в центре города. Но когда однажды он увидел это таинственное здание, в котором никогда не был, порог которого никогда не отважился бы переступить, — когда он увидел это здание полыхавшим в огне, ему окончательно стало ясно, что прошлая жизнь ушла безвозвратно.