Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

С тревогой читал мальчик газеты и слушал радио. Страх рос в нем. Он попросил мать позволить ему повидаться с Эрихом и получил разрешение провести несколько дней в Доме любителей природы. Мальчик захватил из дому много еды, чтобы тратить поменьше денег.

К полудню он добрался до гостиницы и встретил Эриха. Он тут же хотел рассказать ему сцену с Нечасеком, но вдруг его охватили сомнения. А что отвечать, если он спросит меня, откуда я знаю Нечасека и что у нас за отношения? Чем дольше он раздумывал, тем нерешительнее становился. Он был не готов к этому разговору. Ни за что на свете он не хотел бы говорить неправду. Но как может Эрих доверять ему? Разве не перебежал он от него к Нечасеку точно так же, как Хильда?

Мальчик хлебал гороховый суп и искал для себя оправданий. Разве не было все то, что он узнал от Нечасека, столь же исполненным значения для его жизни, как и то, что он слышал от Эриха? Разве не надо ему набираться в жизни премудрости и как мужчине? Он решил отвечать на вопросы Эриха с полной прямотой, ничего не изменяя и не умалчивая. Вечером, когда в доме наступит тишина, когда все угомонятся, я постучу в дверь к Эриху и попрошу его поговорить со мной. И начну разговор с вопроса Нечасека о «Хильдином бывшем». Вопрос этот казался ему все более странным. Он был задан вовсе не между прочим и не без задней мысли. А теперь Нечасек служит у «истинных патриотов»…

А если в этом действительно таится опасность? Если она растет для Эриха с каждой минутой? Если у Нечасека было задание? И откуда у него деньги, которые он хотел ему ссудить?

Мальчик купил себе лимонад и сел на лугу перед домом. День выдался теплый. Из леса слышались взрывы — там строили вторую линию укреплений вдоль немецкой границы. Делали просеки, ставили бункеры, рыли окопы.

К полднику из леса показалась группа солдат. Ими командовал молодой лейтенантик. Наверное, это был взвод одного из бункеров. Все обитатели гостиницы вышли из дома и приветствовали гостей. Курчавый, молчаливый, вечно ждущий почту и деньги австриец, как обычно, с трубкой в зубах; жизнерадостная маленькая берлинка, замужем за греком, ждущая разрешения на выезд; всегда что-нибудь читающий светловолосый, с хриплым голосом мужчина и Эрих. На нем были резиновые помочи, застиранный серый костюм, волосы гладко зачесаны назад. Хозяин — с дружелюбной улыбкой на покрытом оспинками лице — стоял за столом раздачи. Мальчик видел, как обитатели дома вынули кошельки и, подсчитывая геллеры и кроны, заказывали для солдат холодное пиво и стопки шнапса. Мальчик тоже дал деньги на кружку пива. Солдаты пили, хозяин подливал, они запели. Их пригласили внутрь, в залу. Поставили пластинку с песней из Испании. Солдаты аплодировали. Большинство из них были взрослые мужчины, только лейтенант казался очень юным. Один русин начал танцевать, подпевая сам себе. Ему хлопали. Все отлично понимали друг друга, хотя эмигранты знали по-чешски едва ли пару слов. Однако на сердце у всех было тяжело. Солдаты знали, что им надо возвращаться в свой бункер, а хозяева, принимавшие их, не знали, найдется ли у них хоть когда-нибудь еще возможность поставить этим людям пиво или бренди. Когда взаимное понимание достигло наивысшей точки, лейтенант дунул в свисток, солдаты построились и попрощались с друзьями. И только при взгляде на лейтенанта, молодого господина, говорящего на моравском наречии, чувствовалось, что в ресторане на Кёнигсхёэ ему было бы лучше. Там он сидел бы в ресторанчике, а солдаты веселились бы сами по себе.

Перед командой к отправке из рядов солдат поднялись четыре-пять сжатых кулаков. Маленькая берлинка и Эрих ответили тем же. Лейтенант, прищурившись, посмотрел на солдат. Отряд тронулся с места. Прежде чем скрыться в лесу, некоторые помахали эмигрантам. Еще долго слышалась в лесу их песня.

Мальчик увидел усталый взгляд Эриха и подошел к нему. Эрих притянул мальчика к себе.

— Ну, как они тебе?

Мальчик хотел тут же рассказать о Нечасеке, но счел невежливым не ответить на вопрос.

— Лейтенант, во всяком случае, охотнее боролся бы против нас, чем с нами заодно.

Эрих похлопал мальчика по спине и, прежде чем отойти, сказал:

— Всегда помни об этом. Даже если в это не верится. Да это и не легко понять.

Вечером, еще до наступления темноты, когда все сидели за ужином, Эриха подозвали к телефону. Он сказал в трубку лишь несколько слов, допил чай, помахал рукой ужинавшим и пожелал:

— Всего хорошего, развлекайтесь.

Мальчик пошел за ним следом.

— Мне надо поговорить с тобой, Эрих.

— Не сейчас.

— Но это важно, поверь!

— Как только вернусь.

Он слегка пожал руку мальчику. Почему он так торопится, думал мальчик. Через несколько минут Эрих сел на велосипед, въехал по пригорку наверх и исчез за гребнем горы.

На утро следующего дня обитатели дома увидели, как из-за гребня показался пожилой мужчина и спустился к дому. Он сидел на велосипеде, на котором вчера уехал Эрих. Поставив велосипед, он снял зажимы с брюк, вошел в столовую и подозвал хозяина. Они прошли, как слышно было по шагам, в комнату Эриха. Хозяин вернулся один, остановился у двери с посеревшим лицом. Все смотрели на него.

Он сказал:

— Они отстреливались и боролись до последнего. Никого в живых не осталось.

Мальчик уехал в город следующим автобусом. Но потом, не заходя домой, пересел в поезд и поехал к отцу.

Он увидел его совсем обессилевшим, удрученным. Из почти сотни рабочих, призванных на службу, на работе остались только двое. Все другие перешли границу к людям из добровольческих отрядов. Никто не мог предотвратить это, все было основательно подготовлено. Да и некому было предотвращать. Постовой с ружьем, пожилой чех, выстрелил два раза в воздух, потом снял ружье с плеча и отправился к командиру, чтобы пересчитать патроны. Оставшиеся видели, как уходящие, распевая песню «Мы маршируем все дальше», направились к немецким постам. Сейчас они уже стоят под немецкими знаменами.

Мальчик и отец ели колбасу и булочки, пили холодный чай из фляги, которую отец всегда, сколько помнил мальчик, воскресенье за воскресеньем носил в своем рюкзаке, когда они отправлялись в Дом любителей природы. Прежде чем отец закурил, мальчик сказал ему все. Закончил словами:

— Последнюю пулю он оставил себе.

Это была последняя честь, которую он мог оказать Эриху.

Отец не зажег сигарету.

— Не рассказывай пока матери, и Хильде не надо. Я хочу сначала разузнать, правда ли это.

Он сунул сигарету обратно в пачку и долго молчал. Рука его играла топором, который лежал рядом. Он проверил остроту лезвия большим пальцем, потом приподнял его, будто пробуя на вес. Солнце вытапливало смолу из поваленных стволов, лежавших за ними аккуратной связкой. Запах смолы распространялся вокруг — так пахнет мир, думал мальчик.