Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Мальчик нагнал в темноте Янку и отца, все трое взялись под руки и запели: «Но сурово брови мы насупим, если враг захочет нас сломать. Как невесту, родину мы любим…» Янка все время пела: «И свое отечество мы любим», а отец упрямо поправлял: «Как невесту, родину мы любим». Они даже поспорили, может ли быть у пролетария отечество или нет. Единодушие в данном вопросе достигнуто не было.

Когда отец и мальчик остались одни, отец сжал его руку, оба думали о прекрасном дне, о матери, которая ждала их, и о Янке.

— А она тоже майский ребенок?

— Нет, — ответил отец, — она родилась в начале весны.

И это было приятно мальчику. Когда они пришли домой, мать сидела, склонившись над расчетами.

Ночью мальчик проснулся. Будто кто разбудил его. В голове сверкнули слова «майский ребенок». Он вдруг понял, почему он майский. Перед днем его рождения существовал ведь и день его зарождения! День в мае! Он откинул одеяло, приподнялся в кровати и посмотрел на родителей. Отец лежал на спине, глубоко дыша открытым ртом, мать — на боку, подтянув колени, положив правую руку отцу на плечо. Так, значит, в мае. Почему мысль об этом была столь нова и столь волнующа для него. Он пытался вспомнить события, произошедшие с ним в мае, но припомнил немногое. Майские бдения в церкви капуцинов. А ведь родители поженились там, в этой церкви. Это не приходило ему на ум, когда он сидел на светлых скамьях и разглядывал девочек. Почему-то ни разу он не подумал, что здесь, на этом самом месте родители после венчания позировали фотографу, что они стояли здесь задолго до того, как он родился. Ему казалось, будто мир родился вместе с ним и никаких праздников и будней до него и быть не могло.

И еще один майский вечер он вспомнил. Перед ним на пюпитре лежали раскрытые ноты этюда. Он старательно водил смычком, но результат его стараний был весьма посредственным. Окно было открыто. Учитель стоял рядом и виртуозно сопровождал его мелодию блестящими импровизациями, но это был уже не флейтист городского театра Рёрль, а господин дипломированный инженер, который учил его играть на скрипке только из любви к музыке, учил раскованно, весело, без досады и угроз, по-доброму, с огромным терпением, подбадривая ученика, когда тот совсем терял веру в себя. Мать часто встречала этого человека во время деловых поездок. Они разговорились, он узнал о ее трогательном отношении к музыке и предложил прислать к нему сына, чтобы попробовать еще раз. И вот, субботу за субботой, ближе к вечеру, в печальнейший час дня, мальчик спешил на окраину с футляром под мышкой, полный страха перед тем, что его ожидает, движимый лишь чувством долга перед матерью и господином инженером. Он сознавал всю тщетность этих попыток, надеялся лишь на чудо, разочаровываясь раз от разу все больше, и втайне молил высшие силы, чтобы всему этому пришел когда-нибудь конец.

В тот майский вечер мать предупредила, что придет их послушать. Комнату заполнял теплый воздух, из сада доносились смутные дурманящие ароматы, щелкал соловей. Смычок мастера летал и прыгал, стремительно взбегая по струнам то вверх, то вниз, наполняя комнату и сад мелодичными каденциями и арпеджио. Мальчик скупо, деревянно водил наканифоленным смычком по грифу новой, недешево обошедшейся скрипки и удивлялся, как человек, стоящий с ним рядом, претворяет детские упражнения в классическое совершенство.

Оба слышали, как скрипнула калитка. Где-то в саду на одной из маленьких деревянных скамеечек сидела теперь мать и слушала их. Мальчик играл с особенным усердием и в то же время с чувством стыда. Он знал: мать сейчас наверняка думает, что это ее мальчик исторгает в мир такую красоту.

Когда она вошла в комнату, глаза ее блестели. Мальчик покраснел и смутился, потому что своей игрой на скрипке невольно обманывал ее. Инженер поцеловал ей руку, потом они беседовали, сидя на кушетке. Мальчик старался не слушать их. Он смутно подозревал, что мешает, но ему казалось невозможным уйти и оставить их наедине. Этого мать никогда бы не позволила. На прощание инженер опять поцеловал матери руку.

Мальчик шел рядом с матерью мимо пригородных садов, она положила руку ему на плечо, а он тискал ручку футляра потной ладонью, переживая, что обманывает ее. В этот майский вечер в атмосфере ночного сада и пения соловья к нему пришло неожиданное открытие, наполнившее его страхом. Он понял, что мать носит в себе тайную беспомощную любовь, открыть которую никогда не найдет в себе смелости, и еще он понял наконец, что мужчина, преподававший ему игру на скрипке, жертвовал своими субботними вечерами не из любви к искусству и веры в талант мальчика, а из симпатии к матери, к которой он все же относится лишь с интересом и любопытством, но никогда не полюбит ее с тем тихим, бессловесным самопожертвованием, с каким любит его мать.

Дорога домой была неблизкая, и печаль все больше охватывала мальчика. А ведь отец тоже мучается. И он подавляет в себе страстное влечение к этой молодой, наделенной множеством обольстительных телесных красот Янке, будучи не в силах спрятать от глаз мальчика свой голод по ней. Мальчик шел рядом с матерью и молча благодарил ее, держа руку в ее руке, за ту жертвенную любовь, в которой она жила с отцом. И отца он тоже ни за что не хотел бы потерять. Разве сможет он жить без него, без его сильных рук и теплого голоса, без запаха дерева и смолы, скипидара и шеллака. Он мысленно окинул взглядом круг самых близких ему людей. Как бывает все это с любовью, постоянством, скрытым, мучительным, изменчивым и умирающим потом счастьем? — вопрошал он. И придет ли это однажды и к нему? Он всю жизнь потом будет помнить тот вечер, со всеми его огоньками, запахами, звуками и движениями.

Он смотрел на родителей, которые мирно спали, мать дышала тихо, почти беззвучно, отец с шумом втягивал воздух глубокими вздохами. Мальчик думал: только живите как можно дольше. Я не смогу вынести боль утраты. Лучше всего было бы умереть раньше вас.

— Молодой человек, — сказал господин Нечасек, — теперь для вас начинается серьезная жизнь.

Мальчику исполнилось четырнадцать, пошел пятнадцатый, на щеках уже росла щетина.

— Сегодня мы, вместо того чтобы идти брить клиентов, пойдем в «Скальный грот». В воскресенье утром там почти нет публики, зато нет и следа полиции. Я познакомлю вас с заведением, и хозяин будет знать, что вы за человек.

У мальчика забилось сердце, но он напустил на себя равнодушный вид. Они шли по булыжнику. Дома справа и слева выглядели заброшенными. Новые строения были даже не оштукатурены. От ручья несло клоакой, а раньше, по утверждению стариков, здесь ловились форели, но потом туда стали спускать воду из красилен, сточные воды и всевозможные отбросы. Мутная вода неслась в неизвестность через кустарники и бетон по треснувшим трубам. В этот час как раз заканчивалась воскресная месса в Мариенкирхе, которая стояла на той стороне переулка, на склоне, поднимавшемся террасами. Оттуда доносились звуки органа. Мальчик казался себе безнадежно порочным. Будь то всего несколько лет назад, он выходил бы сейчас из церкви, стараясь попасться на глаза преподавателю катехизиса, чтобы заслужить «отлично» по закону божьему. А сегодня он шел по этой улочке к «Скальному гроту», откуда начиналась настоящая жизнь.