Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Аплодисменты долго не утихали.

Когда мальчик на следующее воскресенье, сопровождая господина Нечасека в его воскресной прогулке, рассказал ему о маленьком дирижере, брадобрей Нечасек сказал:

— Да, а что вы думаете, разве у нашего брата все устроено по-другому? «Не давайте себя одурачить!» Это ведь и нас касается. Я выучился брить в одной венгерской деревне под названием Уифалу, это по-венгерски значит примерно то же, что Новоселки. Там люди не ходят сами к баротвало — это по-венгерски значит «брадобрей». Там брадобрей идет в вандеглё, что по-венгерски значит «трактир», и ждет. И туда приходят люди и бреются. И вот сижу я, как сейчас помню, и жду. И приходит человек, у которого слава самого крепкого мужчины во всей округе. Вы понимаете, о чем я говорю. Этот человек… имени его я сейчас не скажу, ну да ладно, потом наверняка вспомню. Этот человек, как утверждали, мог поднять кое-чем, ну вы понимаете чем, полное ведро воды. Вы понимаете как? И тут хозяйка говорит, знает, мол, она таких сэихёш, это по-венгерски значит «хвастун». Вы понимаете? И тогда человек говорит… А, вспомнил! Его звали Дюла, Фекете Дюла. Так вот, этот Фекете Дюла говорит хозяйке: «Спорим!» «Хорошо, — говорит один завсегдатай, — если ты это сделаешь, я выставлю полное ведро барака», — это по-венгерски значит «водка». «Нет, — говорит Дюла, — если я это делаю, то хозяйка идет со мной на сеновал». Хозяйка думает: все равно он никогда этого не сделает, а целое ведро барака — больше, чем дневная выручка. «Если ты ничего другого не потребуешь, — говорит хозяйка, — то вот как раз полное ведро барака». А мужчина говорит хозяйке «Шагич» — это по-венгерски значит «помоги мне». «Шоха», — отвечает хозяйка, что по-венгерски значит «никогда». «Ну, — говорит Дюла, — тогда ничего не получится». «Игэн, игэн, — говорит хозяйка, — (это по-венгерски значит вроде „помоги мне бог“). — Мой муж все равно в городе, а немного шутки не повредит, да и наш оборот от этого повысится». Так что вам сказать, она помогает ему, вы понимаете как. И в честь Фекете раздаются аплодисменты. А потом он поднимает целое ведро барака. Опять аплодисменты. «Хорошо, — говорит он, — а теперь на сеновал». А тут прискакал хозяин, там еще сегодня все ездят на лошадях, потому что Венгрия очень плоская страна, и женщина говорит, нет, мол, она не пойдет на сеновал. Хозяин слезает с коня, и Фекете Дюла спрашивает его: «Сколько будет должен проигравший, который отказывается платить за проигрыш?» Хозяин говорит: если есть свидетели, то тройную цену. И все кругом смеются, а хозяйка заливается краской, и хозяин спрашивает: «Что здесь происходит?» И Фекете Дюла говорит, так, мол, и так было дело. Тут хозяин начинает кричать: может, она хочет выставить три ведра такого дорогого барака? Это же больше, чем недельная выручка! И как мы будем выглядеть перед людьми! А венгры очень дорожат своей честью. Есть такая венгерская поговорка: «Честь потерял — все потерял». Там с этим делом строго. Они там все на этом свихнутые. Ну, и пришлось хозяйке, чтобы ее муж не потерял чести, идти с Фекете Дюлой на сеновал. А хозяин наливает всем барак, и все начинают пить, и становится очень весело и хорошо. Приходят цыгане, заводят музыку. В этой стране очень любят музыку, беспрерывно ее заводят и беспрерывно танцуют. «Эйен, эйен!» — это по-венгерски значит примерно «поднимем стаканы», а когда все уже немного угомонились, приходит хозяйка с Фекете Дюлой с сеновала. «Ну, — спрашивает хозяин жену, — как было дело?» Но та не хочет отвечать. Тогда он говорит: «Ну, кто лучше, этот или я?» И тогда хозяйка говорит: «Сильнее он, но лучше — ты». Вы понимаете разницу? Фекете тут же повернулся и ушел. И всю дорогу горько плакал, люди говорят, он никогда больше не прикоснулся ни к одной женщине. Так это его сразило, молодой человек. Вот видите, не давайте себя дурачить! Моя история подтверждает эти слова даже лучше, чем ваш дирижер, хотя и он по-своему прав.

В следующее воскресенье отец и сын поднялись на гребень горы. Там они обсуждали все вопросы, накопившиеся за неделю.

— Венгерский — красивый язык, ты не находишь? — спросил сын.

— Да, мой мальчик, но на нем говорит относительно мало людей.

— А я хочу выучить его.

— Ну, тогда ты будешь стараться больше для собственного удовольствия и наверняка без особой пользы.

— Все равно еще красивее — французский, — мечтательно протянул мальчик и рассказал, как он с помощью латыни, фантазии и любви к предмету разложил стопку «Юманите» по порядку, за что удостоился похвалы господина Гольдштейна, и ему это польстило. Ведь он так любит господина Гольдштейна. Он поправился: любил раньше.

— А что произошло? — осведомился отец.

Ничего особенного, но все же нечто весьма огорчительное. Не успел господин Гольдштейн похвалить его, как на вопрос фрау Гольдштейн, кто этот мальчик, Гольдштейн, думая, что мальчик не знает чешского, ответил на этом языке: «Этот? Да сынишка одного здешнего пролетария».

— А что в этом плохого? — спросил отец.

— Он же так назвал тебя. И произнес это слово, будто «дерьмо».

— Ну и что ж? Он не любит пролетариев.

— Но он выписывает «Юманите», приходит сюда, его зовут Гольдштейн, да еще он чех.

— И все же он не любит пролетариев. Будь то немецкие пролетарии или чешские. Каждый класс любит только своих.

— А почему такое пренебрежение к нам? Он же должен понимать, что мы заодно!

— Даже если он это и понимает, мой мальчик, он не любит пролетариев. Ему здесь лучше, чем среди чешских буржуа, но это далеко не повод, чтобы любить пролетариев.

— Так он не один из наших?

— Нет. Он на нашей стороне. Но не совсем.

— Но ведь, если придут немцы, его же первого заберут. Чешского Гольдштейна!

— Он и такие, как он, рассчитывают на вмешательство Франции.

— И все же, когда вырасту, буду учить французский.

— Учи, — сказал отец, и они запели «Марсельезу» по-немецки.

Мальчик пел, чтобы доставить отцу удовольствие, а сам размышлял о Гольдштейне, «Юманите» и вопросе, почему же все так трудно: чешский, еврейский, немецкий да еще классовый вопрос по-чешски, по-еврейски и по-немецки. Но потом песня увлекла его. Он видел рисунок: клещи из Москвы и Парижа раздавливают руку, тянущуюся из Берлина к Праге. Может, все еще устроится. Я выучу венгерский, французский и обязательно русский. Втайне его тянуло и к ивриту, ему нравились надписи на могильных плитах и песни.

Еще через воскресенье господин Нечасек брить клиентов не пошел. Мальчик постучал к Хильде и был удивлен, застав Хильду и господина Нечасека в постели.

— Подвинься, Хильда, — предложил господин Нечасек, — молодой человек худощав и не займет много места.

Хильда оторопела.

— Где есть место на двоих, хватит места и на троих, — заявил господин Нечасек, отодвинулся к стене и сильным движением притянул Хильду к себе.