Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Попытка моей матери, дочери почтенного семейства, вырваться из своего окружения — дело давнее. Она приобрела специальность и какое-то время по этой специальности работала. На нее оказали давление, и она должна была принять решение. Она выбрала его. Будущие свекровь и свекор потребовали от нее торжественного обещания держать в тайне ее досадную оплошку — ее службу. Человек любит то, во имя чего приносит жертвы. В любви нет справедливости. А мой отец? Он не воспринимал ущемленность моей матери как изъян. Это отвечало его отношению к женщине в целом. Так разве удивительно, что меня, дабы любить меня совершенно иначе, он, не долго думая, обратил в сына.

Однажды, когда я достигла известного возраста, ему, видимо, бросилась в глаза моя истинная биологическая конституция. Осознав это, он был ошеломлен и счел нужным указать мне на мою роль как женщины. Никогда впоследствии никто меня так не оскорблял. Я — пария, и вследствие этого предубеждения и высокомерное отношение к людям проникли глубоко в мою суть. Трещина рассекла меня на две половины. Мать могла бы заслужить мое уважение разве что как отравительница.

И только угрожающие признаки болезни взломали меня. Они погибнут вместе. Мужчина во мне. Женщина во мне. Как же мне не воскликнуть: кто я? Почему же я столь мало себя уважаю? Уважать самих себя, нам, требующим уважения от других. Заботиться о себе и уважать другого. В противном случае мы вместе будем отмечены галочками, как объекты.

Вся эта болтовня о самоосуществлении. И эти вопли. И одержимость. Размышляли ли мы хоть когда-нибудь об этом со всей серьезностью. Чего же мы тогда хотим. Всего? Этого не может быть. Расчет не оправдывается, с какой стороны ни посмотри. Я знаю, о чем говорю. Нельзя же, в конце-то концов, жаловаться на требования общества высокой производительности и одновременно возводить его выдающиеся результаты в мерило собственной работы. Нужно искать свое призвание. Сломать застывшую систему ролей в той или иной социальной группе.

Нужно было искать свое призвание. Иной раз я вовсе не хотела быть сильной. В мечтах видела осуществленную мечту о заступнике, чтоб был на голову выше меня, чтоб позволено мне было быть ребенком. За это я наплевала бы на всю эмансипацию.

Быть может. Правда многослойна.

Деловитые молодые женщины. И молодые отцы, желающие дочерей. Вполне возможно, что все теперь совсем иначе. А я этого просто не заметила. Человек старого образца. Паноптикум.

Сколько женщин — Нобелевских лауреатов в вашей стране?

Спрашивает Лизе Майтнер.

А что, собственно говоря, она знает о нас? Особенно хорошо она не может быть осведомлена. Я сижу в ресторане высшего разряда. Мое отношение к себе самой изменилось. Я позволяю себе кое-что. Дорого бы дала, чтобы поймать себя на какой-нибудь прихоти. Это дает изумительное ощущение жизни.

Когда я одна вхожу в такой ресторан, метрдотель мерит меня этаким снисходительным взглядом. Поэтому я никогда не соглашаюсь сесть за тот стол, за который он хотел бы меня посадить. Из принципа. Но как только я делаю заказ, который всегда производит сильное впечатление, так завоевываю известное уважение, которое, однако, оставляет меня равнодушной. Беспокоит ощущение, что я кажусь печальной. Одинокой. С лицом, которое все больше приобретает этакое кроличье выражение. И в этом я ничего не в силах изменить.

Так сколько? Спрашивает Майтнерша, а перед ней уже лежит бумага и карандаш.

Что она хочет от нас? Почему не успокаивается? Австрийка по рождению. Могильная плита в Кембридже. Добрых тридцать лет в Берлине — но какое они имеют к нам отношение?

Так сколько?

Черт подери! Майтнерша не отступает.

Ни одной. Отвечаю я угрюмо.

А как у вас с разделением труда?

Каким это разделением?

Кто заботится о детях и домашнем хозяйстве? Держат домашнюю работницу?

Детей отдают в ясли и детские сады. Домашнее хозяйство ведут жена и муж совместно.

Сколько у вас мужчин — лауреатов Нобелевской премии?

Ни одного. Но…

Не слишком-то приятна такая ситуация. При таком-то прошлом.

Никоим образом. О нем едва что-то знают. Об этом научном прошлом, имею я в виду.

Но конечно же, все делается для того, чтобы изменить положение.

Как же это сделать? Обществом таких личностей крайне трудно управлять.

Далее я отказываюсь давать еще какие-либо сведения. Пусть она прежде получит разрешение на интервью.

Она уходит, а я получаю солидный счет. У мертвецов, видимо, потрясающий аппетит.

Прежде чем удалиться, она говорит, что вскоре начнется судебный процесс.

В 1914 году Чедвик открыл непрерывный спектр энергии при радиоактивном бета-распаде. В 1922 г. в рамках тогдашней атомной физики было предложено два остроумных конкурирующих объяснения. Одно предложила Лизе Майтнер. Предсказание, вытекающее из ее объяснения, не было подтверждено экспериментально. Но и другая теория не выдержала проверки. Какое-то время большинство ведущих физиков считали, что представления о законах сохранения энергии и импульса в ядерной физике рушатся. Позже: гипотеза Паули о существовании нейтрино. Теория Ферми. Похоже, большого успеха Лизе Майтнер не достигла. Но она была в первых рядах. Еще невозможно было предвидеть, какими острыми, волнующими сделаются эти вопросы. Резерфорд еще заявлял: «Превращения атома имеют для ученых исключительный интерес, однако мы не сможем овладеть атомной энергией в такой мере, чтобы она получила какую-либо коммерческую ценность. И я полагаю, что мы вряд ли когда-нибудь будем в состоянии извлечь подобную ценность. Наш интерес к этой проблеме — чисто научный».

Лизе Майтнер способствовала выяснению целого ряда вопросов в области радиоактивности, работая самостоятельно и совместно с Отто Ганом. Первое экспериментальное доказательство явления отдачи при радиоактивном распаде ядра. Доказательство, что гамма-излучение испускается только после образования продуктов распада. Развитие экспериментальных методов для получения чистых радиоактивных элементов и для определения их периодов полураспада. Открытие нового элемента, протактиниума. Она была уважаемым членом международного семейства исследователей атома. Почему же она недовольна? Почему призраком бродит по свету? И что она хочет именно от меня?

Одним из ее первых учителей, еще в Вене, был Людвиг Больцман. Страстный борец за атомистику, которого не понимали, признание к которому пришло слишком поздно. Гениальный мыслитель, страшившийся ослабления своей умственной работоспособности. Рассказывая о педагогической деятельности Больцмана, Лизе Майтнер говорила: «С каждой его лекции ты выходил с таким чувством, словно тебе открыли совершенно новый и дивный мир». И еще он страдал от страха, что его сосредоточенность и память могут внезапно, во время лекции, отказать. Его добровольный уход из жизни, видимо, утвердил ее в решении ехать к Максу Планку в Берлин.