Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Услышав по телефону мой сокрушенный голос, он тотчас выехал ко мне. В отделении районной больницы можно было вживе увидеть различные этапы моего будущего. Его это поразило, как поразило в свое время и меня. Мы молча шли по городу, и мне было очень страшно. Если он хотел меня оставить, не теряя своего лица, ему надо было сделать это поскорее.

Мы долго стояли на мосту, не отрывая глаз от белой пены, несущейся вниз по реке, мимо серого силуэта цементного завода. Разрезая пену, к нам приближался пароход с веселой компанией экскурсантов. Громкоговоритель орал: «О sole mio…»

Я не в силах была дольше выдерживать наше молчание и сказала, что во всем этом слишком долго участвовать не собираюсь. Я боялась, что он ответит какой-нибудь банальностью, но он молчал.

Мы пошли дальше, решив осмотреть следы глетчера ледникового периода, о котором читали. Для этого мы зашли на кладбище, поскольку в этих местах они своих мертвецов хоронили здесь, вокруг того самого природного памятника.

Семейные могилы. Гранитная окантовка. Холмики маленькие, покрывающие урны. Общинные лужайки для захоронения урн. Как я себе того желаю. Он держал мою руку и напряженно разглядывал открывшийся его взору вид. Вот уж что меня и правда сейчас не волновало; я рассмеялась. Но он вовсе не собирался шутить со мной глупых шуток. Это я сразу поняла.

Итак, обещание в ответ на обещание.

Врач, которому я доверяюсь, тотчас начинает заикаться.

— Если смотреть на все это философски, то… — говорит он. — Но как врач…

Поскольку он состоит на государственной должности врача и получает заработную плату, он обязан позаботиться о том, чтобы я не испортила статистику. Я успокаиваю его касательно срока. У него еще нет никаких непосредственных оснований, чтобы намечать мероприятия, которые в случае нужды он обязан был бы выполнить. Но он относится к моим словам с обычным недоверием и отказывается выписать мне таблетки снотворного. Во всяком случае, те, которые я прошу.

Я не жалуюсь. Нет, правда, я не жалуюсь. Ибо прежде надобно продумать мою ситуацию до конца.

Разумеется, в подобных случаях нельзя пускать все на самотек. Следовало бы специально для того создать строго контролируемые государственные учреждения. Их названия имели бы огромнейшее значение. Ни в коем случае нельзя называть их Районный центр быстрейшей кончины. Скорее уж Институт человеческого достоинства. Последнее название было бы даже прекрасным.

Надо было бы подавать ходатайство. В шести экземплярах. С подробнейшим изложением причин. И прилагать соответствующие официальные подтверждения.

Тогда человеку назначался бы определенный день. При большом наплыве желающих не обошлось бы без известного срока ожидания. В зависимости от состояния того или иного больного можно было бы устанавливать степени срочности.

И люди получили бы огромное преимущество, они могли бы присутствовать на собственной траурной церемонии. Лежа в гробу, установленном на возвышении, среди цветочных венков, с канюлей в руке, можно было бы услышать все те прекрасные слова, какие до сего дня человек напрасно ждал. Разумеется, всем хотелось бы получить заключительное слово. Но это себя не оправдало и потому было бы запрещено.

Какие великолепные перспективы! Старики и хворые получили бы возможность сохранить собственное достоинство, а остальные были бы освобождены от угрызений совести. Никому не препятствовали бы больше в самовыражении.

Надобно только продумать всю ситуацию до конца, прежде чем подать жалобу.

Я хочу навести порядок и роюсь в пыльных папках. Наш институт выполнит свою норму по сдаче макулатуры. Сообщения. Прогнозы. Предложения. Письма. Концепции. Конспекты лекций. Рецензии. Оттиски статей. Материалы конференций. Заявления. Все, что когда-то составляло мою жизнь. С грустью складываю я все в стопку. Я была воодушевлена идеей создать микрокосмос, в котором творчество и добрые человеческие отношения создавали бы питательную среду для научных достижений. Большого труда стоило мне всех убедить. Преодолеть мелочную ревность. Приобрести известное влияние. Я боролась не за себя. Или все-таки за себя. То есть в той мере, в какой мне нужна была задача, которая заполняла бы мою жизнь. Когда я читаю теперь все эти старые материалы, я нахожу их смертельно скучными. Но в ту пору все имело свое назначение в сложной мозаике моей жизни. Я просто диву даюсь, что все эти документы сотворены одним-единственным человеком и что этим человеком была я.

Разумеется, я должна была предвидеть, что найдутся завистники. Не говорите мне о злобных женщинах. Просто мужчины лучше маскируются. Их злоба поэтому более респектабельна. Я так и не поняла, почему нужны были тогда заявления. Работа, на которую я положила все мои силы, была же не моим частным делом. Я хотела выполнить эту работу, это задание. Я была в полном согласии с самой собой. Но вокруг меня началось словно бы какое-то излучение. Да так оно и было: зависть к моей радости в работе.

Пророчества. Всегда недоброжелательные. Есть-де во всем этом что-то неладное. Мы уж докопаемся, в чем тут дело. Расспросы третьих лиц, всегда в надежде получить отрицательные сведения. Умаление любого результата. Издевательский треп в мировом масштабе.

Какое-то время мне удавалось ограждать молодых. Передавать им свою радость. Но потом я не выдержала, сдалась. Радость потухла. Болезнь тому причиной?

Мои коллеги связывают документы и уносят. Для них это старый хлам. Им нужно место. Скоро меня здесь забудут.

Сейчас у меня, пожалуй, такое душевное состояние, что я могу полностью уяснить себе, в каком положении она оказалась тогда, через пятнадцать лет после этого решающего тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Прожив пятнадцать лет, какие она не пожелала бы ни одному из своих друзей. Двадцать один год она руководила отделом физики Института химии. В команде Ган — Майтнер — Штрасман она была ведущим теоретиком. Теперь, когда прошло столько времени, она с чистой совестью может оценить все именно так. В 1934 году, сразу как только она узнала о результатах Ферми, ее воображение захватила зародившаяся проблематика. Несколько недель пришлось ей убеждать Гана, чтобы увлечь его на совместные исследования в этом новом направлении.

Искусственная радиоактивность была открыта, существование нейтронов доказано. В Риме Ферми начал бомбардировать нейтронами один химический элемент за другим, надеясь таким образом вызвать искусственную радиоактивность. И действительно, целый ряд веществ становились радиоактивными и, испуская бета-лучи, превращались в элемент со следующим порядковым номером. Что произошло бы с элементом наибольшего порядкового номера, ураном? Если процесс протекает аналогично, должны возникнуть атомы с зарядовым числом ядра 93. Подобного элемента в мире еще не было.