Микко Римминен - Роман с пивом

— Ну а теперь и до дома недалеко, — сказал Жира.

— Все, что сейчас нужно, это лишь толика сострадания и немного любви к ближнему, — прошептал Хеннинен.

Однако различные формы выражения сочувствия не стали все-таки озвучивать вслух, ибо идти предстояло еще долго. Итак, молча шли вперед этакими пульсирующими триолями, пересекли перекресток, пучеглазые светофоры которого неустанно чертили на мокром асфальте желтые полосы, словно сигналы точного времени, прошли мимо террасы, где стулья были под углом приставлены к столам, но и этот маневр не спас их от затопления, казалось, что пройдут годы, прежде чем все здесь наконец просохнет. Прошли еще один квартал, мимо подъездов, из которых отчаянно несло мочой кошек и пьяниц, и подумалось, как странно, что эти запахи настолько похожи, а потом впереди показался ночной гриль, надо сказать, изрядно пострадавший во время бури, перед ним сидел одинокий голубь, копаясь в мокрой куче грязных салфеток и пакетиков из-под горчицы.

А затем вдруг мимо практически беззвучно скользнул черный матовый «мустанг» или еще какая-то там карета, и что только за моду они взяли ездить по ночам так медленно, чуть ли не шагом, впрочем, заводить знакомство с его пассажирами на пустынной улице ночью, в два тридцать два, или сколько там было времени, как-то не хотелось, уж лучше сразу броситься под колеса.

Однако «мустанг», к счастью, решил ползти, не останавливаясь, до самого перекрестка, а там повернул налево и скрылся из виду. Лишь удаляющийся шум мотора говорил о том, что он все еще продолжает патрулировать улицы. Шли и шли вперед. Мимо парка, из которого тогда, днем, забрали Хеннинена, мимо живой зеленой ограды спортивной площадки. Темное футбольное поле было сплошь покрыто чайками, словно снегом, их было не меньше ста, они явно нашли там какой-то невиданный деликатес. Время от времени птицы начинали истошно кричать и размахивать крыльями, словно играли в какой-то исторической костюмированной драме, где все время демонстративно машут накидками. Их крики поднимались высоко над крышами, и в ответ им вторили их далекие собратья, и тогда они снова им кричали, и обычно тихий в предутренние часы город наполнялся подростковым шумом и гамом.

А потом фонари вдруг снова погасли.

На этот раз их отключение не было столь драматичным, как во время грозы, когда неожиданно пропало все электричество, и все же это как-то обратило на себя внимание, может быть, потому, что сразу после отключения стало почему-то гораздо светлее, а не темнее, как обычно и вполне справедливо бывает в таких случаях.

Пришлось даже остановиться, чтобы это прочувствовать. Стало вдруг необыкновенно красиво и даже немного страшно, такое поистине искреннее, чистое, незамутненное чувство, словно тебя застигли врасплох в самой неестественной позе, в которой ты вдруг остановился.

На другой стороне футбольного поля в окнах высотных домов отражался поднимающийся на востоке алый росток нового дня, и можно было подумать, что восход — это всего лишь яркий, хорошо организованный праздник где-то там внутри здания. Мокрые машины с запотевшими стеклами, припаркованные по обеим сторонам улицы, выглядели декорациями к какой-нибудь рекламе лимонада, мигающие желтым глазом светофоры опять вернулись к полному циклу, казалось, они втянули в себя весь туман, что собрался вокруг них за то время, что земля была черной, а небо темным. Откуда-то издалека послышался звон трамвая, вероятно, это был один из тех двух, что целый день мотались туда-сюда перед глазами, в этом было что-то утешительное, но в то же время что-то ужасно печальное, ведь как представишь того бедолагу, что просидел всю ночь в кабине… И почему-то подумалось, что даже внутри этой скрипяще-гремящей машины можно найти истинный покой и умиротворение.

— Красивый город, — прошептал Жира, со скрытым восхищением в голосе и во всем его существе. Рот у него открылся, и было понятно, что говорит он на полном серьезе и даже несколько стыдится этой серьезности.

Хеннинен поднял больную ногу, сморщил лицо, немного покряхтел для важности и сказал:

— Пожалуй, ты прав. Красивый город.

А потом уже снова надо было идти.

Это был удивительный момент где-то посередине между двумя буднями, абсолютно пустой и, казалось бы, заранее обреченный стать поворотным моментом, от которого всегда ожидаешь каких-то предзнаменований, последнего вздоха, хлопнувшей двери или первого симптоматичного свиста в утреннем кашле курильщика. И все же он был пуст и безлюден и походил на кокон, в котором было все сразу: и промокший город, с которого медленно сходила дождевая мгла, отрываясь от земли, словно застрявшая на шипах туалетная бумага, как будто всемирное тяготение никак не хотело выпускать ее из своих объятий, и одинокий утренний свет, который еще как минимум часа два будет безуспешно стучаться в зашторенные окна и тереться носом о мокрые поверхности зеркальных небоскребов, внутри которых похожие на привидения уборщицы заканчивают свой рабочий день, катаясь на жужжащих поломоечных машин по гулким коридорам офисов.

На пешеходном переходе Хеннинен резко затормозил и остановился.

— Послушайте, — прошептал он.

— Слушаем, — демонстративно прошипел в ответ Жира и напряженно сгорбился, прямо как Хеннинен.

Прислушались. Откуда-то и правда что-то слышалось. Из ближайшего переулка доносился покрывающий все шум вентиляционных систем, сквозь который с трудом прорывался некий голос, скорее даже плач. Постояли еще некоторое время, а потом прошли несколько метров вперед, но, как только приблизились к дому на другой стороне улицы, этот голос как сгинул.

Хеннинен снова остановился.

— Он шел откуда-то отсюда, из-за поворота, — сказал он, повернулся и заковылял в обратную сторону, так что всем другим пришлось поторопиться, чтобы успеть за калекой.

Там на углу стоял газетный киоск, окна которого со стороны футбольного поля были заклеены малярной лентой, а за ним находился банкомат — этакий желтый козырек с большими, как у бабочки, железными крыльями, призванными обеспечить безопасность клиента. Из-под крыльев торчали две худые ноги в капроновых колготках, и плач, очевидно, доносился откуда-то из верхней части. Подошли ближе и остановились метрах в двух от банкомата. Верхняя часть плачущего существа по-прежнему была не видна.

— Хм, — произнес Хеннинен, и оно прозвучало как-то на удивление громко в этой пустоте. — Можем ли мы чем-нибудь помочь?

Всхлипы прекратились, а через некоторое время материализовалась наконец и верхняя часть безличных до этого момента ног.

По всем параметрам это было довольно нелицеприятное зрелище. То, что неожиданно выползло из-под ярко-желтых крыльев, оказалось банальным затасканным трансвеститом. На нем были красные туфли на каблуках, причем один каблук сломался и затерялся где-то по дороге, капроновые колготки, покрытые многочисленными «стрелками», что-то вроде юбочки и в заключение, над красным пиджачком из искусственной кожи, некое подобие лица, такое разочарованное и опрокинутое, что со всем своим съехавшим от слез килограммовым макияжем напоминало скорее оползень в горах.