Бенджамин Саэнс - Я пел прошлой ночью для монстра

Опустив тарелку на стол, я выдавил из себя улыбку.

— Привет, Эдди.

— Привет, — ответил он и нахмурился. — Не помню, как тебя зовут.

— Зак.

— Точно.

Он не казался заинтересованным в дальнейшем общении. Не нужно было к нему подходить. Черт, теперь уже не уйдешь.

— В какой ты группе? — Это единственное, с чего мне пришло в голову начать разговор.

— В «Я отсюда уже ухожу».

— Но ты только что приехал.

— Это место — не моя марка джина.

Я растерялся, не зная, что сказать. В этот момент я почему-то решил составить список людей, которые выдерживали тут не больше недели. Я этого просто не понимаю. И злюсь. Может быть, я злюсь, потому что эти люди делают как раз то, что я сам хочу сделать? Может быть, они храбрецы? Ведь они возвращаются домой. А меня что здесь держит? Да, я все еще учусь, но мне восемнадцать — то есть, я достаточно взрослый. Так что же меня здесь держит? Почему я не иду домой? Может быть, просто здесь прячусь?

Эдди некоторое время разглядывал меня.

— А ты какого хуя тут делаешь?

Я не знал, что ответить, поэтому промолчал.

— Ты веришь в Иисуса, парень?

Странный вопрос.

— Наверное, верю.

— Он что-нибудь сделал для тебя? Он что-нибудь сделал для кого-нибудь из нас?

— Я об этом не задумывался, — сказал я.

— Я дам тебе совет. Здесь тебя оберут до нитки и вышвырнут снова на улицу. Так что не трать своих ебаных денег.

— А ты, значит, хочешь вернуться и продолжать пить? — Слова сами выскочили изо рта, я даже не знал, что хочу это спросить. Иногда я себя неслабо пугаю.

— А это, блять, твое дело?

Я уставился в свою тарелку. Я испугался, что он сейчас ударит меня, и начал внутренне дрожать, как всегда дрожал, когда меня собирался ударить брат. Меня захлестывала паника. Боже, как же я ненавидел это чувство, ненавидел, и не мог ни шевельнуться, ни заговорить. Не знаю, как у меня получилось, но я каким-то образом заставил двигаться свои ноги. Заставил двигаться руки. И добежал до ванной как раз вовремя, чтобы меня вырвало в унитаз. Я сидел с ним в обнимку, пока в моей голове не перестал кружиться вихрь из слов. Потом встал и вымыл лицо. Успокоившись, я направился в курительную яму и зажег сигарету. Наблюдавший за мной Шарки спросил:

— Как себя чувствуешь, приятель? Ты бледный какой-то.

— Съел что-то не то, — ответил я.

— Ну да.

Меня взбесило то, как он сказал это «ну да». Иногда мне хочется хорошенько его поколотить. Неужели так трудно оставить человека в покое, когда ему плохо?

Когда настало время занятий в группе, мне уже слегка полегчало. Полегчало, но не отпустило.

Из головы не выходил вопрос Эдди о том, что Иисус сделал для меня. Сделав глубокий вдох, я попытался выдохнуть мучивший меня вопрос, но, конечно же, понимал, что таким образом не избавлюсь от обуревавших меня мыслей. Нельзя просто взять и выдохнуть беспокойство. Нельзя выдохнуть смятение.

Это один из видов лечения тут, называется «дыхательной гимнастикой». Шарки с Рафаэлем пользуются ей, но послушайте, нельзя же ожидать, что все станет зашибись, как только ты сделаешь вдох и выдох. Иногда вместо глубокого дыхания я считаю. Чем я и занялся сейчас — оглядел комнату и принялся считать. Почему-то меня это успокаивает. С уходом Марка в группе осталось семь человек. Марк провел в этом месте тридцать дней и вернулся к семье. Вернулся трезвенником. Да уж. Что-то я немного волнуюсь за него. Марка так и не отпустила злость, да и жизнь на улице не прошла бесследно. Как и у Шарки. Может, ему уже никак не стать домашним, и жизнь в доме с женой и детишками не осчастливит его, не укротит дикого зверя внутри. В его глазах слишком много огня. Кажется, он может спалить им любого, на кого наткнется, и без всякой на то причины. Есть в нем что-то дикое такое.

Но, на самом деле, откуда мне знать?

Я чересчур много думаю. Такой уж я. Беспокоюсь, волнуюсь, тревожусь. Таблетки мне помогают, хоть я и не люблю их принимать. На них не подсядешь, и это здорово, но меня неимоверно бесит мысль о том, что для того, чтобы быть спокойным, мне нужно глотать пилюли.

Марка мы проводили обычным прощанием. У Адама есть такие медали — медные, а может, и не медные, не знаю. На одной их стороне написано: «Будь верен себе», на другой изображен молящийся ангел. Ангелы меня как-то не трогают, впрочем, немного-то я о них и знаю.

Я успел многое передумать об этих медалях, когда мы передавали их покидающим группу. Честно говоря, я не совсем понимаю фразу «Будь верен себе». Верен ли я себе, желая забыть, или я верен себе, желая вспомнить? Часть меня, желающая жить в забытьи, довольно реальна. Выходит, я верен этой части себя? Эти медали сбивают меня с толку.

У нас целый ритуал передачи медали. Мы держим ее в ладонях, вкладывая в нее от себя что-то хорошее. Доброе пожелание, к примеру. Рафаэль вложил в пожелание Марку полную трезвости жизнь. Это было классно. Нет, понятное дело, что жизнь в трезвости будет нелегкой — не в этом мире, навязывающем людям алкоголь в виде круглосуточного хобби, — и все же, может быть, когда Марк захочет выпить, он вспомнит сказанные от души слова Рафаэля. И, может быть, не станет пить. Мне думается, Марк пил так же много, как мой отец. Нехорошо это. Вредно для здоровья.

Шарки вложил в медаль музыку. Это тоже было классно. Марк был весь такой из себя серьезный, и тут Шарки сказал: «Чувак, придется тебе жить с этой музыкой в голове. Ты меня понимаешь?» Это вызвало у Марка улыбку. Шарки умеет рассмешить людей. Он весь мир может на уши поставить.

Шейла плакала. Но это нормально, она из-за чего угодно может плакать. Это ужасно странно, нельзя же плакать обо всем на свете. Ну ладно, может ей очень нравился Марк. Тогда это тоже классно. Нам же позволено любить всех, кого мы захотим. Мда.

Когда медаль дошла до меня, я пожелал Марку мира. Знаете, мир — это хорошо. Это неплохо. И чего я ему его пожелал? Глупо как. Мир. Ну конечно. Меня это угнетает.

Все дело в том, что приходящие сюда люди не должны оставаться здесь насовсем. Они справляются со своими психологическими проблемами и уходят. Бывает, они уходят, не справившись с ними. Пришли, такие, огляделись и свалили. И до Эдди были люди, ушедшие сразу после того, как пришли. Недавно за ужином я говорил с новой девушкой. Точнее, пытался поговорить.

— Привет, — сказал я.

— Привет, — ответила она.

— Я Зак. — Я всего лишь пытался быть дружелюбным, но у нее аж краска сошла с лица — она явно занервничала.

— Я в «Лете», — поделился я.

— Лете?

— Так называется моя группа.

— А, — вздохнула она.

— А ты в какой группе?

— Это неважно. Я уже ухожу.

Еще один член группы «Я отсюда уже ухожу».

— Оу, — отреагировал я, — это плохо.

— Чего в этом плохого? — вскинулась она.