Бенджамин Саэнс - Я пел прошлой ночью для монстра

Так я ему и скажу, что думал о его глазах.

— Ни о чем важном.

— Все важно.

— Как скажешь. — Адам прекрасно распознавал в моем голосе «мне все до лампочки».

— Ответь мне на один вопрос, Зак.

— Хорошо.

— Что ты помнишь о том, как появился здесь?

— То есть?

— Ты знаешь, почему ты здесь?

— Кажется, все вокруг считают, что я должен быть здесь.

— Я спросил не о том.

— Ну, может быть мне и на самом деле нужно быть здесь.

— Ты можешь уйти, если захочешь. Тебе восемнадцать. Ты уже взрослый.

— Если бы. Я все еще хожу в школу. — Я уставился в пол. — Куда мне идти?

— У тебя нет дома?

Я долгое время сидел, ничего не говоря, просто таращась в пол.

— Посмотри на меня, Зак.

Мне не хотелось этого делать, но я перевел взгляд на него.

— Что ты помнишь?

— Я устал повторять тебе, что не хочу ничего вспоминать.

— И я тебя слышу, Зак, слышу. Но ты можешь мне хоть что-нибудь рассказать из того, что помнишь?

— Черт возьми, я не хочу мысленно туда возвращаться. Разве ты не понимаешь этого, Адам?

— Понимаю. Давай я задам другой вопрос.

— Ладно.

— Ты доверяешь мне?

— Да. По большей части — да.

— Насколько? На 100 %? 50 %? Насколько?

Я не смог сдержать улыбки. Любит же он все высчитывать в процентах. Это классно, не знаю почему. Адам меня эмоционально встряхивает — в хорошем смысле. Ну… не всегда в хорошем.

— Я доверяю тебе на 85 %.

— Да? На 85 %?

— Это немало.

— Насколько ты доверяешь группе?

— На 60 %.

— На 60 %?

— Это тоже немало.

— Хорошо. Насколько ты доверяешь Шарки?

— Шарки? Мне очень нравится Шарки.

— Хорошо, Шарки получает 100 % по шкале симпатии. А по шкале доверия?

— 70 %.

— Всего 70 %?

— Слушай, ну ты же знаешь его лучше меня. Ты все-таки его психотерапевт.

— Разговор не обо мне.

— У нас всегда разговор не о тебе.

Он бросил на меня взгляд — ну, знаете, говорящий: это не я тут лечусь, а ты.

— А что насчет Рафаэля?

— 90 %.

— У Рафаэля 90 % по шкале доверия?

— Да.

Адам кивнул, затем улыбнулся.

— Тебе он нравится, да?

— Он всем нравится.

— Мы говорим о тебе, а не обо всех.

— Да, он мне нравится.

— Почему?

— Просто нравится и все.

— Хорошо. Ты разговариваешь с ним?

— Естественно.

— Почему ты доверяешь ему?

— Потому что он изо всех сил пытается быть честным. С самим собой, я имею в виду.

— Да, это так.

— Я восхищаюсь им — он пытается быть честным с собой, даже когда это приносит ему боль.

— Это верно. Он хочет помнить все, что причинило ему в жизни боль. Ты делаешь обратное. Как ты можешь восхищаться человеком, который делает противоположное тому, что делаешь ты? — Он посмотрел мне прямо в глаза. Своими синими глазами, которые были сегодня зелеными.

Я не отвел глаз.

— Ладно, — сказал я. — Я расскажу тебе об одной вещи, которую помню.

— Хорошо.

— Кровь.

— Кровь?

— Там была кровь — вот что я помню. Там была кровь.

— Где?

— Не знаю. Знаю только, что там была кровь.

— И что ты чувствуешь, вспоминая об этом?

— Ты отлично знаешь, черт возьми, что я чувствую.

— Нет, не знаю.

— Нет, знаешь.

— Откуда мне знать?

— Я знаю, что ты знаешь.

— Я не знаю, Зак. Я не знаю, каково это — быть тобой. Не знаю, каково это — чувствовать то, что чувствует Зак.

— Мне не нравится что-либо чувствовать.

— Ты говоришь это на каждом сеансе, Зак. Я понимаю это, но…

— Но что?

— Но что ты чувствуешь, вспоминая кровь? Ты можешь мне сказать?

— Что я чувствую? — Я взглянул ему в глаза. Они больше не были зелеными, они снова стали синими. — Я чувствую себя так, как будто я умер. Вот что я чувствую. Как будто я умер.

Рафаэль как-то сказал, что порой Бог представляется ему ничем иным, как набором острейших зубов, вонзающихся в его сердце. После его слов я тоже представил себе эту картинку и подумал, что если Рафаэль прав, то Бог — монстр. Я, кажется, знаю, о чем говорит Рафаэль — о боли и том, откуда она идет. А я все пытаюсь понять, откуда у нас эти монстры. У меня ведь должен быть ангел-хранитель. Но нет, никакого ангела для Зака. Может, Бог действительно монстр? Откуда мне, к чертям, знать?

У меня новая зависимость: чтение дневника Рафаэля.

Да, да, я знаю, что это нехорошо, но этот парень оставляет его на столе, и тот так и зовет меня к себе. Ну ладно, дневники не могут никого никуда звать, если только вы не слышите голоса. У нас тут есть женщина, которая все время дрожит. Как-то она глянула мне прямо в глаза и заявила, что я страдаю. Я, может, и страдаю, но уж точно не слуховыми галлюцинациями.

В общем, сейчас этот дневник побуждает меня взять его в руки и прочитать, что написал Рафаэль. «Побуждает» — так бы сказал мистер Гарсия. И теперь, вспомнив о нем, я абсолютно уверен, что единственное от чего я немилосердно страдаю — от интеллектуального любопытства. Психотерапевты назвали бы это по-другому. Они сказали бы, что я попираю чужое личное пространство. Как по мне, так все зависит от того, с какой стороны на это посмотреть.

Мне думается вот что: если для Рафаэля дневник настолько личная вещь, то почему он оставляет его на столе? Он все время на нем лежит, а стол — место общественное. Ну ладно, я знаю, что все это хрень собачья, и знаю, что читать чужие дневники плохо. Наверное, мне тоже нравится залезать в головы других — как и всем вокруг. И особенно нравится залезать в голову Рафаэля. У него обалденный образ мыслей.

Чтение дневника Рафаэля здесь посчитали бы нездоровым поведением . У нас же тут проводят специальные занятия по поводу личных границ . У здоровых людей правильные границы. У нездоровых людей… давайте лучше не будем об этом? Приведу пример. Некоторые люди огораживают себя стенами и не подпускают к себе никого — это здесь считают нездоровым поведением. Некоторые люди подпускают к себе всех и кого ни попадя и позволяют себя топтать. Это тоже считают нездоровым поведением.

Никто не говорил мне, что чтение дневника Рафаэля означает вторжение в его личное пространство, что уж точно бы посчитали нездоровым поведением. Еще в группе бы это посчитали секретом, а секреты мы друг от друга не держим. Секреты нас убивают — такова их теория. Ну и еще, я в принципе не должен говорить в группе о чем-то подобном, так как должен говорить только о себе. И не должен использовать при этом местоимения «мы» и «нам», типа: «Когда нам грустно, мы плачем». Нет, нет, нет. Я должен сказать: «Когда мне грустно, я плачу». Адам всегда нас поправляет. Такой весь милый и вежливый, он не стесняется поправлять нас, обрывая прямо на середине фразы. Ладно, я понял все, понял. Я, я, я, я, я. Я чувствую это, я чувствую то. Да понял я, понял.