Бенджамин Саэнс - Я пел прошлой ночью для монстра

— А я? Меня взял дядя Висенте. Он был еще молод и никогда не нравился мне. Было в нем что-то такое, что меня тревожило. Он был нехорошим человеком, но лишь он захотел меня взять. Поэтому я поехал жить к нему.

— Я не помню, как погибли мама с отцом. Мне рассказали, как это случилось, но это не то же самое — что помнить. Они попали в аварию. Подробностей я не знаю, потому как никто об этом не хотел говорить. Отец был махровым алкоголиком, так что я решил для себя, что отец сел пьяным за руль и убил и себя, и маму. Это лишь мои догадки, не знаю, так оно на самом деле было или нет. Думаю, в глубине души я просто хочу в это верить, но вся история про автомобильную аварию может запросто оказаться одной большой ложью. Я уже не знаю, что правда, а что — ложь. Кажется, я выдумал слишком много историй. Иногда я ненавижу себя за то, что все эти истории не очень-то красивы.

Терпеть не могу, когда Рафаэль говорит, что ненавидит себя. Иногда на него находит, а я не могу этого слышать. Почему он так хочет ненавидеть себя, ведь люди обычно совсем не хотят себя ненавидеть? Я понимаю, что это исходит откуда-то глубоко изнутри и добраться до туда чертовски сложно. У меня есть теория: люди, которые не должны бы ненавидеть себя, ненавидят себя. И люди, которые должны бы себя ненавидеть, не ненавидят. В этом мире все вечно через заднее место, и это одна из множества причин, по которым мы с Богом не очень хорошие друзья.

Я всмотрелся в лицо Рафаэля, которое прорезали морщины. Иногда их просто не замечаешь, и оттого он кажется молодым. Я смотрел на него, и слова, срывающиеся с его губ, были точно парящие в воздухе листья.

— … вскоре после того, как я начал жить с дядей Висенте, он стал со мной спать. Стал приходить ко мне в кровать. Все началось… не знаю… довольно невинно. Почти мило и нормально. Он приходил ко мне в постель и просто спал рядом. Обнимал меня. И это было приятно. Мне это нравилось. Мне было пять. Я грустил. Скучал по братьям и сестрам, по маме и папе. Мне было очень одиноко. И мне нравилось, что он обнимает меня. Потом все изменилось, и он начал заниматься со мной сексом… я, конечно, не понимал, что происходит на самом деле. Мне было очень больно и страшно. Сегодня я бы назвал это изнасилованием, но тогда я не знал такого слова и не знал, как называть то, что он делает со мной. Я никому не сказал об этом ни слова, ни разу, никогда. У меня было ощущение, что мне зашили рот. Я лишь знал, что то, что происходит — неправильно, и ощущал себя грязным. Иногда я долго стоял под душем, пытаясь отмыться, потому что хотел быть чистым. Я помню это. Мне казалось, что я уже никогда не смогу очиститься. Я ненавидел себя и задавался вопросом, что сделал такого, что дядя так со мной поступает. Я знал, что что-то сделал, но не знал, что именно.

— Мне очень хотелось, чтобы дядя куда-нибудь ушел, и через какое-то время я сам стал уходить. От реальности. Дядя приходил в мою комнату, снимал одежду, и я позволял своему сознанию унести меня вдаль. Я представлял себя летящей к солнцу птицей, которая сверху видит все деревья и реки мира. Я растворялся в несуществующем мире. Но он существовал. Существовал для меня. И я знаю, что этот уход от реальности помог мне выжить.

— Я был счастлив в те ночи, когда он не приходил. Он приходил не каждую ночь — может, раза два-три в неделю. Так продолжалось несколько лет. Пока мне не исполнилось восемь. Я подумывал о побеге, но так и не сбежал. Я не знал, куда мне бежать. И по большей части дядя Висенте был ко мне добр. Мы мало с ним говорили. Я почти ничего не помню, помню только, что мне было очень тоскливо и страшно, и что я мечтал о том, чтобы можно было жить в школе.

— Я знал, что у дяди есть девушка, однажды он пришел домой и сказал, что собирается жениться и что пришло время найти мне новое место. И добавил: «Смотри только, не говори никому, что ты вынуждал меня делать. А если скажешь, то они все поймут о тебе и никто тебя не захочет». Я ничего не ответил, только кивнул. Кто захочет мальчика, который позволял своему дяде делать с собой столь отвратительные вещи?

— Меня взяла к себе тетя, та, что забрала моих сестер. Я был счастлив. Более или менее. Она была добра ко мне, и я старался не мешаться ей под ногами. Вот только ощущение счастья скоро ушло.

Рафаэль обвел глазами комнату и отпил воды из бутылки. По его лицу текли слезы, но он плакал совершенно беззвучно.

— Мне иногда снятся сны. Сны о нем. В них он приходит ко мне. Он приходит ко мне всю мою жизнь. Несколько лет все было хорошо. Мне было хорошо, потому что я жил со своими сестрами и пытался притворяться нормальным. Я не был нормальным, но мои тетя с дядей были нормальными и они действительно любили моих сестер — они все делали для них, и я видел, что сестры счастливы и что у них нормальная жизнь. Я же… я стал эмоционально отчужденным парнем, отстранившимся от всех и не доверявшим взрослым. Я не хотел быть таким, но не мог ничего с собой поделать. Я не любил разговаривать ни с тетей, ни с дядей — по правде сказать, они и не выказывали желания общаться. Во всяком случае, со мной. Я понимал, что они взяли меня к себе из жалости. Я ненавидел, когда меня жалели — ощущал себя скребущейся в дверь собакой.

— Но они заботились о нас, и в доме был мир и покой. Дядя работал на почте, тетя занималась домом и церковными делами. Я мало что помню о тех годах. Мне было скучно. Я много читал и искусно притворялся счастливым. Для моей тети было очень важно, чтобы мы были счастливы.

— Когда я учился в восьмом классе, дяде с тетей пришлось куда-то уехать и мы все остались на выходные с дядей Висенте. Я очень не хотел возвращаться в тот дом, но ничего не сказал, хотя от ужаса мое сердце чуть не выпрыгивало из груди. И все, чего я боялся, случилось снова. Ночью ко мне пришел дядя Висенте. От него пахло пивом. Он заставил меня целовать себя, и я снова растворился в несуществующем мире. После этого я начал работать. Устроился на склад, помогал выгружать товар по вечерам трижды в неделю. Мне не полагалось работать по возрасту, но владелец склада платил мне наличные. Он платил мне по десять долларов за вечер — для меня это были огромные деньги. Я получал тридцать долларов в неделю, отдавал тете десять, остальные оставлял себе. Она говорила, что я должен копить их, но я ни цента не хранил — тратил их на курево, а потом мне вдруг пришла в голову мысль, что выпивать — тоже неплохо. И я начал караулить взрослых у магазина спиртных напитков, чтобы уговорить кого-нибудь купить мне вишневой водки. Так я привык болтаться на улице, пить и курить…

Меня не отпускала мысль, что мы с Рафаэлем в этом похожи — я его как никто понимал. Я прекрасно знал, о чем он говорил.

— Все друзья считали меня счастливым парнем, потому что я таковым притворялся — очень счастливым парнем. Но я уставал от всего этого притворства. Если бы я показал, что чувствую на самом деле, то, сомневаюсь, что друзья продолжали бы общаться со мной. Так что притворство было не так уж и плохо. Притворяясь, я, в какой-то степени, ощущал себя менее одиноким, а в какой-то — более, потому что чувствовал себя обманщиком. Чувствовал себя фальшивкой.