Эдвард Эбби - Банда гаечного ключа

Но Док не умеет водить машину, или притворяется, что не умеет, или, наконец, посто не хочет ее водить. Поэтому было необходимо отвезти его в ближайший аэропорт — в данном случае в Пейдж, — к рейсу на Нью — Мексико. Он уезжал неохотно, с глазами, влажными от переполнявших его чувств, ворчал, слишком много пил. На прощание Док обнял каждого из трех своих товарищей по очереди, Смита — первым.

— Смит, — говорит он, — старина Редкий Гость, я полагаюсь на тебя. Надеюсь, ты будешь присматривать за этими детьми. Ты же знаешь, они оба сумасшедшие, невинные и абсолютно беспомощные. Ты единственный взрослый в этих яслях. Заботься о них.

— С нами все будет в порядке, Док, нисколько не беспокойтесь. — Смит похлопал Дока по спине.

— Постарайся следить за Джорджем, чтобы он не лез на рожон.

— Сделаю, друг.

— Присматривай одним глазком за Бонни, по-моему, она заражается от Хейдьюка его неистовством.

— Я обоих глаз с нее не спущу, уж тут можете не беспокоиться.

— Хороший ты человек. И запомни вот что: хотя путь наш труден, трудности — это наш путь. Наше дело правое, и Бог на нашей стороне. Или наоборот. Мы поднялись против сумасшедшей машины , Редкий, которая калечит горы и пожирает людей. Кто-то должен попытаться остановить ее. Это мы. Особенно ты.

— Это точно, Док. Давайте, зарабатывайте там деньжат и возвращайтесь скорее к нам. — Смит улыбнулся. — Не забудьте экскурсионные суда и дрессированных дельфинов.

— О, Господи, — говорит Док, — вы тут все сумасшедшие. Следующий!

Джордж Вашингтон Хейдьюк, крепкий орешек, мужик грубый и вульгарный, вышел вперед. Доктор Сарвис потащил его в сторонку от остальных. — Джордж, — говорит он, — отойдем на минуту.

— Ладно, Док, я знаю, что вы хотите мне сказать, — Хейдьюк, крепкий, приземистый, как пивная бочка, источающий, как всегда, запах пота, и пыли, и пива, выглядит почти… почти взволнованным. — Слушайте, Док…

— Нет, ты слушай меня.

— Нет, слушайте, это же была не моя идея. Я никогда не хотел, чтобы она занимала передовые позиции. От нее одни неприятности.

Док улыбнулся, обняв хейдьюковы загорелые плечи. Как медведь с буйволом. — Джордж, — говорит Док, — слушай внимательно. Мне сорок девять лет. С половиной. Уже за перевалом. Бонни знает это. Ты берешь ее. Теперь твоя очередь.

— Да я ее не хочу.

— Не лги мне, Джордж. Бери ее. То-есть, если сможешь, конечно. Если ты настоящий мужчина. Бери ее и мое благословение вам обоим. Не спорь со мною.

Хейдьюк опустил глаза, помолчал, чувствуя себя явно неловко.

— Старина Редкий, вот кто действительно хочет ее.

— У Смита есть голова на плечах. Он человек здравомыслящий и со вкусом. Не такой дурак, как ты. Тогда пусть он ее возьмет. Вот уж точно, сваляешь дурака.

Хейдьюк вспыхнул.

— Не собираюсь я бороться за нее. Какого черта? В мире есть кое-что поинтереснее, чем это.

— Нет ничего более интересного, чем женщина, Хейдьюк. По крайней мере, в этом мире.

— Они прошли еще один небольшой круг, а самолет Дока в это время готовили к вылету, — наполняли доверху топливные баки, проверяли турбокомпрессоры, крепили хвост и элероны.

Летнее солнце Аризоны освещало все своим неистовым светом — аэропорт, электростанцию, аэроплан, жителей Пейджа, провожающих и праздношатающихся, пассажиров, автомобили, но, безусловно, ярче их всех оно освещало мисс Б. Абцуг.

Док Сарвис, он знал; он знал драгоценность такого сокровища. Да и любой нормальный мужчина здорового естественного благочестия преклонил бы колена перед этой святыней, стеная, как больная гончая, и целуя кончики ее розовых пальцев с подобострастным обожанием.

Смит тоже знал; он таял, как сосулька. Точно, как говорил в свое время его отец — пальчики оближешь. Знали и индейцы, валяясь в тени, наблюдая за ней, как голодные зайцы, хохоча, рассказывая свои анекдоты плейстоценовой эры (более приличные). Только Хейдьюк, казалось, был безразличен к этому Высшему Знанию.

— Ну, хорошо, — сказал Док. — Кажется, все улажено. Теперь я попрощаюсь с Бонни.

Она заплакала — немножко.

— Ну, ну, родная, у тебя тушь течет. Не плачь.

— Если б она не плакала, он бы страдал, конечно. Он гладил ее по волосам, по дивным изгибам талии и бедер. Индейцы хихикали. К черту их всех ! Дикари каменного века, разъезжающие в пикапах с галстуками из болоньи на шее, жующие хлеб Рейнбо, уставившись в телевизор, глядя каждый свой нудный вечер все тех же «Соседей мистера Роджерса».

— Я не плачу, — сказала она, орошая слезами новую элегантную замшевую жилетку Дока.

— Я вернусь через пару недель, — сказал он. — Ты тут смотри за этими идиотами, пусть они пьют витамины и чистят зубы после каждой еды. Не дай Джорджу упиться до смерти. Да, и пусть Джордж навещает своих жен время от времени.

— Конечно, Док, — она всхлипывала между его тирадами, плотно прижавшись грудью к его осанистому брюшку.

— Будь осторожна. Не проговорись Джорджу, что тебе понадобилась помощь со взрывателем. Он не знает. Заставь этих маньяков поупражняться в самоограничении. Не плачь, милая. Я тебя люблю. Ты меня слушаешь?

— Она кивнула в его объятиях, все еще всхлипывая.

— Ну, ладно. Чтобы никакой беды не случилось до моего возвращения. Делайте свое дело, но так, чтобы никто не пострадал. И смотрите, чтобы вас не поймали.

Она снова кивнула. Пилот прибавил обороты двигатели. Прерывистый рев поднялся волнами, достигая Башенной горы, Алых Скал, Одинокого Камня и далее, и далее, — сумасшедшая болтовня обезумевших поршней. Пассажиры направились к проходу: ковбои с чемоданчиками; богатые хиппи, увешанные бусами и лентами не хуже какого-нибудь индейца юта или пайюта. Они отправлялись на берега Ганга в поисках нового гуру. Служащие Бюро мелиорации земель США с головами, как турнепс, и глазами, как таблетки крысиного яда, придерживали поля своих шляп, сносимых потоками воздуха от двигателей; милые маленькие старушки в шалях летели в Феникс, чтобы сидеть с детьми (Сью снова разводится). В этот день, казалось, пол-Пейджа было здесь, и все куда-нибудь отправлялись, — и кто бы их осудил за это? В любой город, где больше баптистов, чем индейцев. Где больше любителей пива, чем скверного вина. Где больше моторных лодок, чем берестяных каноэ. Больше солнечного света, чем эмоциональности.

— Теперь тебе пора идти.

Он поцеловал ее щеки с дорожками от слез, прекрасный рот, тяжелые ресницы ее закрытых глаз

— Док…?

— Да…?

— Все еще люблю тебя, Док, ты знаешь…

— Конечно, Бонни…

— До встречи…

— Конечно…

Доктор Сарвис с сумкой, газетой и плащом в руках, торопится к трапу, обшаривая по дороге все карманы в поисках билета. На верхней ступеньке трапа он театрально останавливается, оборачивается, чтобы помахать рукой, — не на прощанье, а до скорой встречи — своим друзьям и товарищам. Бонни, прислонившись к тощему костяку Редкого Смита, быстро прикоснувшись к щекам красным носовым платком, машет ему в ответ.