Рита Мэй Браун - Гранатовые джунгли

- Я больше не ребенок. Господи боже, мама, я достаточно выросла, чтобы заниматься этим с твоей любовницей, так что отвяжись от меня.

- С моей… что?

- Мы с Молли любовницы.

Полина отшатнулась. Она так быстро и так гневно затрещала на итальянском, что я могла разобрать только:

- Basta! Basta! - и звук пощечины. Когда ее вспышка двуязычности испарилась, она на чистейшем английском приказала мне навеки убраться из ее жизни и из жизни Алисы. Алиса стала возражать, но Полина погасила эту вспышку угрозой, что не пошлет Алису в колледж, если она будет настаивать на этих отношениях. Алиса была смышленой и не собиралась сама зарабатывать себе на колледж, особенно после знакомства с моей жизнью. Так что она склонилась перед высшей материальной силой своей матери. И я благородно удалилась на 17 улицу, где церберы-сторожа вгрызались в мои лодыжки, а водяные жучки устроили сафари на моей кухне.

Я мечтала о лагунах сточных канав под небоскребами, где я могла бы сесть на плот Энергетической Компании Эдисона, чтобы убраться из этого безумного города с этими безумными людьми. Дайте мне только острый кол, чтобы отбиваться от слепых аллигаторов, которых запустили в сточные канавы люди, купившие их маленькими крокодильчиками на Майами-Бич. Майами-Бич, так близко к Кэрри, с ее кротонами {74} 74 Кротон – род растений семейства молочайных, произрастающих в тропиках и субтропиках. , иксорой и слепой гордостью. Майами-Бич, где престарелое поколение покупает расшитые блестками бандажи от грыжи в тон ботинкам. Даже если бы я проплыла все сточные трубы на побережье, я не стала бы причаливать там. Некуда мне там идти. Вот я здесь, в висячих неоновых садах, торгую своей задницей ради диплома и живу в дерьме. В дерьме, хуже, чем в Шилохе, и, черт возьми, есть ли на Манхэттене хоть один человек, не зараженный радиацией невезения? Может быть, это я. Может быть, я излучаю несчастья, или я все еще полна Пенсильванией и простыми мечтами? Может быть, мое место на подножьях пенсильванских холмов рядом с меннонитами и амишами {75} 75 Последователи церкви меннонитов (в том числе ее ветви амиш) отличаются приверженностью к простоте жизни и неприятием современных технологий. Пенсильвания - исторический центр их эмиграции из Европы в начале 18 века. , и тогда как же, черт возьми, я могу здесь снимать кино? Здесь даже электрических лампочек не добудешь. В курсе логики это называется - альтернативы дилеммы. Какой бы путь ты ни выбрала, тебя все равно поимеют. Но, если бы у меня были деньги, может быть, я бы выскользнула из этой дилеммы. Будь у меня деньги, я не была бы во власти случая и людей, у которых интеллекты размером с горошину, а эмоции давно ампутированы. С деньгами можно защитить себя. Но как получить их - это другой вопрос. Еще один год, и я окончу институт. Нечаянная радость. Все, что мне остается дальше - провалиться в трещины на мостовой, потому что никто не наймет меня. Дерьмо! Что ж, я не стану сдаваться. Но мне хотелось бы иногда отдохнуть. Мне бы хотелось снова увидеть холмы Шилоха и улечься на лугу за домом Эпа, там, где похоронили Дженну. Может быть, запах клевера поможет мне продержаться еще одну зиму в этом филиале ада. Может быть, я смогу собраться, побыв денек в сельской местности. За солнечный свет пока что не плату не берут.

Я вышла на дорогу и поехала автостопом в Филадельфию. Там меня подобрал водитель грузовика, в мужском варианте, который пытался меня облапать, когда я заснула, но я рявкнула на него, и он убрал свои нечестивые лапы. Он высадил меня на автобусной остановке в Ланкастере. После часа ожидания в смутном полусне, на терминале Грейхаунд я вошла в автобус. Громыхая, он взревел, изрыгая плотный черный выхлоп, осквернявший приземистые зеленые холмы юго-восточной Пенсильвании. Также эти холмы оскверняли огромные рекламные щиты, предлагающие Таню и «форды», или гласившими: «Пейте молоко, это идеальная пища от природы». То и дело сквозь заросли рекламы проглядывала сельская местность.

В Йорке мне пришлось ехать на двух автобусах, но наконец я добралась до Шилоха. Зеленый автобус остановился перед лавкой миссис Хершенер, и я выпрыгнула наружу. Все та же старая дверь и обрывки толя на дорожке. Крыльцо уже наполовину сгнило, а реклама «Нехи» уступила место рекламе «Севен-Ап», но это было все, что изменилось за пятнадцать прошедших лет. Дорогу до дома Эпа все еще не вымостили, там было брошено лишь несколько синих камней, чтобы создать иллюзию, что ее можно использовать в дожди. Солнце стояло высоко над головой, и молочно-белые бабочки гонялись за масляно-желтыми бабочками над июньской травой и над вспаханной землей. Я глубоко вдохнула и потянулась, чтобы апельсиновый свет солнца мог до меня добраться. Ноги сами понесли меня вниз по дороге. Я бежала, топая и шлепая ногами, которые, черт возьми, чуть не развалились уже на этих нью-йоркских тротуарах. Довольно скоро я уже вовсю махала руками и кричала, и ни одной рожи вокруг не было, чтобы глядеть на меня и думать: «Что делает эта чокнутая?» Никого не было в поле зрения, разве что бабочки.

Вокруг изгиба, вниз по холму, и вот он уже, старый каркасный дом. Белила были в моде, и его недавно выкрасили свежей белой краской. Тяжело дыша, я подошла к двери и постучалась, но никого не было дома. Вот и хорошо, так как мне было не до того, чтобы спрашивать кого-то, могу ли я отдохнуть у их пруда. На небольшой площадке цемента перед передним крыльцом были две монетки, вмурованные туда, когда мы с Лероем пошли в первый класс. «Пока у нас есть эти два цента, - говорила Кэрри, - мы еще не разорены». Крольчатники исчезли, а свиная лужа была засажена анютиными глазками и петуниями «фанданго».

Пруд был все тем же старым прудом. Край его был покрыт зеленой ряской и высокой травой, выступающей из стоячей воды, все вокруг в лягушачьей икре. Вокруг травы собиралась пена. Я опустилась на землю рядом с прудом, заложила руки за голову и смотрела на облака. Скоро уже насекомые и птицы принимали меня за камень. Гусеница врезалась в моей левый локоть, а пересмешник удосужился какнуть мне на ногу.

Я открыла глаза, медленно повернула голову, и на меня глядела самая большая лягушенция, которую я видела за всю жизнь. Меня она не боялась, это была строптивая лягушка. Она глядела на меня, потом моргнула, надула красно-розовое горло, и издала такой квак, который разрушил бы Иерихон. С другого конца пруда послышался ответный залп. И еще две маленьких зеленых головы выглянули из воды, чтобы обследовать млекопитающее, лежащее на берегу. Амфибии, наверное, считают нас низшими созданиями, потому что мы не можем жить то в воде, то на суше, как они. Вдобавок к биологическому превосходству, эта лягушка была более цельной, чем я. Она не хотела снимать кино. Она даже не видела кино, как и прочих вещей, которые не интересуют лягушек. Она только и знала, что плавать, есть, заниматься любовью и петь, когда ей в голову взбредет. И, кажется, никто еще не слышал о лягушках-невротиках. Когда только люди перестанут думать, будто они - вершина эволюции?