Ассия Джебар - Жажда

Перед моей дверью он отчетливо произнес, будто заранее взвесил слова, пока мы шли молча:

— Надия, не надо сердиться на мою жену, надо ее извинить…

Я пожала плечами. И почувствовала вдруг, что могу разыграть с ним прекрасную сцену, изобразив этакую усталую снисходительность.

— Надо ее понять, прошу вас, — продолжал он тем временем. — Она очень нервничает вот уже несколько месяцев, после своих неудачных родов. Теперь она думает, что уже никогда не сможет иметь ребенка. И когда она увидела, что Рашид боится ее, ей стало невыносимо тяжко.

Он сжал мою руку, словно умоляя меня понять; и я уверила его, что вовсе не сержусь на Джедлу, обещала скоро вернуться к ним и улыбнулась даже для пущей убедительности.

Остаток дня я думала только о том, что у меня сейчас есть гораздо больше оснований радоваться, чем расстраиваться: ну что мне Джедла, если я теперь завоевала расположение и доверие самого Али! Только его дружба могла теперь служить моим целям вплоть до того момента, когда Хассейн от угроз перейдет действительно к делу. Хотя само «дело» в конечном-то счете, вздохнув, подумала я, оставляло меня весьма равнодушной…

А вот дебют этой сложной игры, затеянной мной, чтобы удовлетворить самолюбие и чем-то развеять безделье, — дебют меня волновал и увлекал. Но я совсем не умела, была просто неспособна довести игру до конца. Слишком нравился мне Али, слишком много находила я в нем очарования, слишком опасалась Джедлы и совсем забывала о Хассейне, когда его не было рядом… Наверное, я в конечном счете сама попадусь в сети, которые расставила для других. Да разве могла я представить, что Джедла возненавидит меня! Или возьмется мне «помогать», что было, впрочем, одно и то же.

В последующие дни Али и Джедла были предельно милы, любезны и предупредительны со мной — словом, сделали все, чтобы заставить меня забыть о неприятном инциденте. Было куда проще отнести все случившееся на счет нервного состояния Джедлы, уверить меня в том, что она просто — напросто «комплексует» после своих неприятностей, и, таким образом, скрыть ту истинную причину, из-за которой она по-настоящему страдала. Мне оставалось объяснить себе самой, что все наши прошлые размолвки и недоразумения были всего лишь проявлением естественной для бесплодной женщины ревности. Словом, я с легкостью вернулась к роли друга семьи.

Правда, временами сверлили воспоминания об устремленном на меня полном ненависти взгляде Джедлы, ее залитом слезами лице и о голосе, которым крикнула она мне: «Убирайся!» Но я гнала от себя эти неприятные, всплывавшие в памяти образы и повторяла слова Али. Мне так хотелось верить в искренность их дружбы. Мне было с ними хорошо.

С Хассейном я виделась потом один или два раза, но лишь в присутствии Али и Джедлы. Он все старался поймать мой взгляд, хотя был подчеркнуто молчалив. Но я делала вид, что игнорирую его. Однажды ночью мне показалось, что он бродит возле нашего дома. И действительно, под фонарем долго виднелся неподвижный мужской силуэт. Он стоял там потому, что оттуда меня хорошо было видно в освещенное окно. Он знал, что это окно моей комнаты. Я задумалась над тем, что, вероятно, всего еще каких-нибудь несколько дней назад я бы выбежала к нему тайком, не размышляя. Но в эту ночь, посмотрев в окно, я тотчас пошла спать. И больше не увиделась с Хассейном. Он даже не приехал проводить Али, когда тот уезжал в Париж, хотя и знал, что Али будет отсутствовать две-три недели. В последнее время они с Джедлой решили, что до тех пор, пока окончательно не устроятся в Алжире, ей лучше оставаться на море. Али попросил одну из своих сестер приехать из города и побыть с Джедлой в его отсутствие. Я же обещала ему уделять Джедле, по возможности, все мое свободное время. И он уехал вполне спокойным за нее.

В день своего отъезда он мне повторил почти серьезно, что доверяет мне свою жену. Мы проводили его в аэропорт Алжира. Когда он пожал мне на прощанье руку, посмотрев в глаза, я даже почувствовала гордость за то, что сумела завоевать его доверие.

Это был не такой уж и плохой результат. Но уже в этот момент, наверное, мне стало очевидно, что только им я и удовольствуюсь.

Золовка Джедлы, Айша, была угрюмой старой девой с давно сморщившимся, как печеное яблоко, лицом. Все дни она только и делала, что бродила по комнатам, что-то потихоньку бормоча себе под нос, как безумная. И Джедла умолила меня поселиться на время у нее. Я охотно приняла ее предложение, тем более что Мирием, снова помирившись со своей свекровью, пригласила ее пожить с ними. Весь дом теперь звенел от их бурных излияний. Я предпочитала молчание Джедлы. Она была теперь со мной не только днями, но и вечерами, которые приобрели для меня особую новизну. Двойственное чувство овладевало мной: она была всегда рядом, и это возрождало во мне знакомые ощущения, навеянные воспоминаниями юности, и в то же время я видела ее уже совсем другой и поэтому чужой. Время текло медленно. Жизнь словно замерла, только слышались осторожные шаги Айши, бродившей в задумчивости в пустынном и чистом доме.

Я ходила по утрам на пляж и плавала в море. Но и тогда я ощущала присутствие Джедлы, оставшейся там, у себя, в глубине сада. Я возвращалась с пляжа, еще не обсохнув, храня в мокрых волосах и коже запах морской воды и водорослей. Джедла приветствовала меня с легкой полуулыбкой, которая заставляла меня забывать обо всем. Мы садились завтракать и ели с завидным аппетитом; я открыла для себя, что Джедла умеет смеяться и смех ее звенит, как капли весеннего дождя на молодой траве. Все удивляло в ней, будило воображение. За столом мы часто шутили, и даже Айша, не понимавшая по-французски, порой снисходительно улыбалась, глядя на нас.

Иногда Джедла соглашалась проводить меня на пляж. Она садилась где-нибудь в тени в шезлонге, а я валялась на песке у ее ног и уговаривала ее пойти искупаться. Она же всегда отказывалась и, в зависимости от настроения, приводила разные доводы. Я так и не знала, какому же верить. Она говорила, например:

— Не хочу обнажаться перед другими.

Или:

— Я слишком худа для того, чтобы надевать купальник.

Я вспоминаю теперь, как кончались такие дни. Мы сидели на веранде, и опускавшиеся сумерки несли успокоение. С наступлением ночи мы, словно растворившись в ее тишине, засыпали в одной комнате, как две сестры. Наши кровати мы поставили рядом и, прежде чем заснуть, частенько подолгу шептались в темноте. Казалось, что очарование проведенного вместе времени будет длиться вечно. Тогда я принадлежала только морю и Джедле, ее теплому голосу, навстречу которому летела моя душа. Отныне только ее дружба что-то значила для меня. Если бы тогда я поняла, что она хитрила со мной, то я бы немедленно сбежала, скрылась в ночи, чтобы никогда больше к ней не возвращаться…