Ассия Джебар - Жажда

— Что-то внезапно вдруг переменилось, — все повторяла она теперь, вспоминая о том залитом солнцем дне. — Я почувствовала что-то такое, похожее на удар кулака в грудь, противное, как скрежет зубов. И поняла, что это ревность заговорила во мне.

Я смотрела на ее напряженное лицо и видела, как она страдала.

— Это было все, что осталось от любви, — продолжала она. — Этот обрушившийся на меня удар, это поражение.

Она, оказывается, долго не хотела сдаваться, выслеживала нас, наблюдала по ночам за выражением лица безмятежно спящего Али; отмечала, если я вдруг похорошела, или громко смеялась, или вела себя развязно, или, наоборот, вкрадчиво и ласково, как кошка. А потом она испугалась, пришла в ужас от этой поселившейся в ней ревности, этой немой боли, которая исподтишка, медленно точила и грызла ее своими острыми клыками. Джедла говорила еще, что спохватилась слишком поздно. Теперь оставалось только взбунтоваться против самой себя. Не терпеть же ей эти муки!

— У меня еще есть гордость! — произнесла она в заключение, стиснув зубы. — Вот поэтому я сама и предлагаю тебе Али. Ты или другая-какая разница? Если ты способна не упустить случая, тем лучше для тебя! Даже если я сейчас и не права, то все равно я предпочитаю идти, пусть даже бесполезно, на этот риск. Я не хочу больше такого счастья, когда надо все время следить, терпеть, как на него, на его красоту заглядываются другие женщины, словно сама я уродка какая-нибудь. Не хочу больше думать об этом, с меня хватит. Задаюсь только вопросом, отчего это столько женщин, влюбленных, как принято говорить, в своих мужей, могут сносить всю жизнь это унижение, смиряться с этой вечной тревогой, вечным своим опасением за то, чем они обладают… Я так желала, чтобы мы с Али остались вечными спутниками жизни, так хотела бы всегда идти рядом с ним! Но это было всего лишь моим заблуждением.

Она грустно улыбнулась. Я слушала ее, и удивление мое постепенно исчезло. Я припоминала теперь их спор, невольной свидетельницей которого оказалась, лежа у изгороди в своем саду. Тогда уже шла между ними речь о какой-то другой женщине…

Потом я подумала о пакетике из-под снотворного, о ванной комнате, молчаливо хранившей тайну. Вначале — газ, а теперь вот другой способ избавиться от своего несчастья, и помощницей в этом она избрала меня. Значит, сама по себе я не существовала для нее. Она смотрела на меня лишь как на молоденькую кокетку. Впрочем, сейчас эта догадка ничуть меня не обидела. Ведь то, что происходило с Джедлой, было похоже на пытку, и никто, даже Али, не смог бы вытащить ее из того кошмара, который терзал ее душу.

Я попыталась еще раз разубедить ее, но напрасно. Она, как и ее красота, оставалась непроницаемой, пронять ее было невозможно.

В разговоре она даже произнесла, будто испытывая садистское наслаждение, странную фразу:

— К тому же мне так хочется увидеть, понаблюдать, отметить тот миг, когда Али рухнет, сломается или же сам разрушит все, что у меня на душе. Я так хочу увидеть, как он отступает, как сдается, вот тогда-то, возможно, я и одержу свою победу…

Ее тонкое, узкое лицо было искажено теперь выражением свирепого вызова. И я печально подумала о той паре, которую встретила когда-то на повороте тропинки, — как смутила она тогда мне душу своим счастьем… Не счастье то было, а скрытая дуэль, цепи, которые безжалостно сковывали двух противников. Я должна была бы еще тогда услышать их крики, чтобы иллюзии не разбились сейчас вдребезги.

И еще я поняла, что мной играли, как хотели. Джедла не имела права так пользоваться мной. Ведь я любила ее и Али.

А она все говорила об Али, о том, какой он умный, какой добрый. Она пыталась искушать меня, и то, что со мной обращались столь низменно, вселило ненависть в мою душу. Меня охватила усталость. И когда Джедла, завершая разговор, сухо обратилась ко мне: «Ну так, что же, ты согласна?», — я ответила ей с наигранной легкостью, пожав плечами: «Может быть, и согласна, почему бы и нет?!»

Сдавшись, я вся ушла в свои собственные переживания. А Джедла торжествующе улыбнулась, довольная собой. Она казалась даже почти счастливой.

Ночью я плакала, уткнувшись в подушку. Я была унижена, предана, продана. Что-то невероятно мерзкое, чему я должна была способствовать, заваривалось вокруг меня…

Спала я плохо, мало. Всю ночь неясный страх сжимал мне сердце, душил меня. Я проснулась на рассвете. Потихоньку выскочила из кровати и убежала, приняв окончательное решение.

Из дому я выбралась так, чтобы никто не слышал. На пороге остановилась, ослепленная светом зари, никогда еще я не поднималась в такую рань. Я дрожала от холода, зато дурные сны прошедшей ночи растаяли в бледных лучах поднимавшегося солнца.

Глубоко, с облегчением вздохнув, я пошла к своей забытой машине и села за руль. Я неслась по пустынной дороге и чувствовала себя свободной.

В девять утра я уже была в Алжире. Ни о чем не думая, ни в чем не сомневаясь, я подъехала прямо к адвокатской конторе Хассейна. Попросила вызвать его. Он появился в дверях, подошел к моей машине. Он ничуть не был удивлен, увидев меня с утра пораньше в таком виде — непричесанную, бледную, решительную.

— Можете освободиться и провести сегодняшний день со мной? Это очень важно для меня. Умоляю вас согласиться. Садитесь в машину. Поедем куда-нибудь. Мне необходимо с вами поговорить.

Через полчаса мы уже ехали, сами не зная куда.

Он не задал мне ни одного вопроса. Мы остановились возле какого-то пустынного пляжа, который, казалось, давно нас поджидал. Искупавшись в море, мы легли рядом погреться на песке. Вчерашний вечер, проведенный с Джедлой, ее глухой голос — все ушло куда-то, и сейчас я едва вспоминала об этом. Под жарким солнцем, возле человека, излучающего уверенность и надежность, мне было так спокойно и хорошо, что происшедшее растворилось, исчезло, как ночной кошмар.

Когда Хассейн склонился ко мне, я взяла в ладони его немного растерянное лицо и приблизила к себе; я уже не боялась больше его губ. И в первый раз, еще смущаясь, прошептала: «Я люблю тебя». Я помню его обжигающие поцелуи, его горящие глаза, в которых сияло опрокинутое небо, помню приятную тяжесть его тела, которое заставило меня забыть все на свете…

Еще я помню о том блаженстве любви, в которое погрузилась, об овладевшей мной истоме, которую я ощущала как пустоту и усталость после хорошей работы…

До сих пор поцелуи других мужчин оставляли мне лишь привкус скуки. Может быть, поэтому я их всех и гнала от себя так скоро. Но в тот день мне вдруг стало так легко с Хассейном, что я ничуть не стыдилась смотреть ему прямо в глаза, говорить ему, что он прекрасен, прекрасен, прекрасен…

Я закрывала глаза и наслаждалась. Может быть, это и было то, о чем я всегда мечтала, — счастливая усталость, телесная утомленность… Сейчас он тоже, как и я, молчал. Я положила голову на его заросшую густыми волосами грудь. Я любила его.