Илья Троянов - Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом

Яна выбрала «Море роз».

«А раму мы куда денем? — спросил Васко. — Мы ж не можем просто так ее бросить, когда твоя мать завтра утром войдет в комнату и увидит ее, она сразу такое подумает…»

Когда Яна разглядывала платья, которые ей придется оставить, к ней пришло решение этой проблемы. Совместными усилиями они повесили раму в шкаф — перекладина довольно легко вынималась — и спрятали ее под пронафталиненными зимними пальто. Уж рама-то выдержит то, что выдерживала обыкновенная вешалка.

АЛЕКС. Подготовка к операции

Меня будят рано, как всегда, мне подают завтрак, серый хлеб с колбасой, при этом мне сообщают, что сейчас ко мне придут. И впрямь, немного погодя приходит человек с бумагами под мышкой, с миской в руке, а в миске той лежит губка, бритвенная кисточка, тюбик и бритва. Мы должны обрить вам голову и причинное место, говорит этот длинноволосый, бородатый человек. Но перед этим вы должны несколько раз расписаться. Вот, можете спокойно читать. И я начинаю читать принесенные бумаги. В первом документе содержится мое согласие в случае надобности на пользование протезом. Я подписываю, мне все равно, что с протезом, что без. Вторым документом я избавляю главврача, равно как и его клинику в целом, от возможного банкротства, а третьим — от тюрьмы. Ну я и подписываю. Едва бородач получает подписанные документы, он начинает торопить меня, чтоб я поскорей раздевался. Он, видите ли, спешит. Да, не сказать, что у него такая уж приятная работа. Он проходит в ванную и приносит оттуда воду. Вот добряк, он позаботился о том, чтобы вода была чуть теплой, кисточка у него тоже теплая, это приятно, только само бритье причиняет легкую боль, а потом кожа саднит, это ненадолго, скоро дадут наркоз, но пока его дадут, кожа саднит, и я радуюсь, что мне дадут наркоз, вот и она появляется, в очках и с бородавкой на верхней губе. Она дает мне наркоз, я еще могу сознавать, как мою кровать везут по коридору, в другую, более светлую комнату. За всем прочим пусть прочие и наблюдают.

ПРОВОДНИК ПРИВЕЛ В ПОРЯДОК СВОЮ ДЛИННУЮ — ПО САМУЮ ГРУДЬ — БОРОДУ, словно вознамерился спрятать под ней некий груз, обычный гастарбайтер, в который раз на пути в землю обетованную. Кто станет считать его чемоданы, кто — задавать вопросы. Безопасная работа при недурной оплате. Не в тысячный ли раз он предпринимает путешествие из одного места своих переменчивых мечтаний в другое, туда и обратно, туда и обратно? Не знают ли его в лицо некоторые таможенники и пограничники? За поручения такого рода он брался лишь по личной рекомендации коллег, друзей и родственников. А с совершенно посторонними дела иметь не желал.

С главной дороги он свернул на проселок и остановился. Растолковал, как идти дальше. Просека, лес, узкая тропинка, пройти ее до конца, просека, река, сторожевая вышка слева за поворотом, дальше брод, перейти осторожно, быстро, стоять и ждать. Отец, мать и Алекс вылезли из оформленного на южный лад «мерседеса», двери окрашены в другой цвет, всюду еле держатся наклейки, и неизбежный багажник, вмятины которого свидетельствуют о его интенсивном использовании. Они стояли рядышком, близко друг к другу и испытывали великий страх перед последним шагом. Мать не могла оторвать взгляд от маленького чемоданчика на заднем сиденье. Она в упор глядела на него, задавленная тоской последнего прощанья. Этот маленький чемоданчик она никогда больше не увидит, это вдруг стало ей совершенно ясно. «Мерседес» между тем тронулся. Я возьму чемоданчик с собой, она дернула дверь машины, проводник притормозил, опустил стекло. Чего опять надо этой истеричке? Извините, мне бы маленький чемоданчик.

Проводник развернулся к заднему сиденью, чтобы открыть дверь, уголки губ у него дернулись, потом он подождал, пока она снова захлопнет дверцу. Отец семейства выкашливал на нее один аргумент за другим, идиотский поступок, это только затруднит и усложнит их положение, и никакого смысла…

Они провожали взглядом габаритные огни «мерседеса», предательские указатели, растворившиеся в темноте. «Пошли», — сказал отец. Единственный, кто хранил стоическое молчание все время, а с этой минуты тем паче, был Алекс.

Когда их взгляду открылась первая из упомянутых просек, отец несколько воспрянул духом, а утомительное продвижение против по-осеннему сильного ветра и вообще не оставило времени для раздумий. Они дошли уже до середины просеки, когда ветер превратился в бурю и выдул из них все мысли. Он привлекал их к себе и отшвыривал их от себя. И самым тягостным грузом, и самой богатой добычей оказался для него маленький чемоданчик. Последний порыв ветра, чемоданчик вырван из рук, полетел прочь, ударился о ствол, раскрылся, и наружу выпали, наружу запрыгали маленькие и большие предметы, по неделям взвешенные в мыслях, собранные руками сувениры оставленной позади жизни: связанный на коклюшках платок с воздушными кружевами, несколько Алексовых игрушек, которые сразу шмякнулись на землю, пижамы и ночные сорочки, которые тотчас начали извиваться, блузка, миниатюрная иконка, маленький, но весьма нужный словарик, который должен был привести их в Центральную Европу, теперь же, пренебрегая направлением, скакал по земле, открывался, закрывался, словно бился за свое право говорить, потерял несколько страниц, те разлетелись, словно рекламные проспекты, зацепились за верхушки деревьев, обрамлявших просеку, и осели в подлеске. Последним вылетело из чемодана «Море роз», нерешительно покачалось перед завороженным взглядом матери, было подхвачено очередным резким порывом ветра, чиркнуло о ветки и скрылось вдали. Платок завис, наколотый на острый сук, обложка словаря бросилась под ноги беглецам. Отец поспешно наступил на него, чтобы приостановить развитие беды. Мать побежала бы за вещами вдогонку, когда б ветер позволил ей это сделать. Отец что-то такое кричал насчет того, чтобы идти дальше, захлопнул полупустой чемодан, другой рукой потащил за собой Алекса, пригнулся еще больше — и прямо в свист и в вой ветра. В соседнем участке леса мать обеими, свободными теперь руками крепко прижала к себе Алекса — последнее, что осталось у нее на пути в обетованную…

Когда они добрались до границы, дорогу им преградили стена и скучающий солдат на карауле. Речки, которую им надлежало перейти вброд, на месте не оказалось. Мать, обессилев от ветра и страха, стояла оцепенев между деревьями, она сдалась, лицо ее было сплошной упрек, адресованный мужу, жизни, себе самой. Отец же считал шаги солдата: всего восемьдесят до караульной будки, потом обратно. Ружье болталось на спине, без всякого интереса.

Когда он повернет назад, мы перебежим, надо успеть до стены, а я вас подсажу.

Мать незаметно кивнула и прилепилась взглядом к стене. Часовой дошел до будки, постоял, выудил из кармана носовой платок и смачно высморкался. Алекс дергал мать за руку, подталкивал ее. Она же была слишком взволнованна, чтобы понять, чего он от нее хочет. Солдат прокашлялся, громко и безудержно, как человек, который считает, что вокруг никого нет, и продолжил свой путь.