Валентин Черных - Свои

— Я тебе смогу оставить только сто рублей, больше у меня сейчас нет, а потом разберемся с твоими финансовыми проблемами.

— Спасибо, — сказала она. — Сто рублей тоже деньги.

Моя режиссерская зарплата — двести рублей. Чтобы получить сто рублей, мне нужно было отработать пятнадцать дней, а она заработала их за пятнадцать минут, максимум, за двадцать — так я подумал тогда, но так думает большинство мужчин, расплачиваясь с женщинами.

Я смотрел на нее, она отслеживала мою реакцию. Пока мы оставались противниками.

— Ты мне завтра позвонишь?

— Конечно, позвоню…

— Буду ждать…

Я дал ей денег и обещал звонить, хотя много раз мстительно представлял, как встречу ее и пройду мимо, будто не узнав. Все получилось наоборот. Я позвонил ей на следующий вечер и предложил снова встретиться. Она помолчала и предложила встретиться через два дня. Я мог бы предугадать, что она ответит именно так. Все женщины поступают одинаково. Как только они чувствуют нетерпение мужчины, они начинают любовную игру по своим правилам. А я не хотел играть по ее правилам…

Сегодня многие говорят о преследованиях, запрещенных фильмах и книгах. Я тоже числюсь в диссидентах, потому что мой фильм почти полгода не выпускали на экраны кинотеатров, моя кандидатская диссертация считалась почти антисоветской. Организация, вероятно, просчитала уже все возможные варианты моего продвижения во власть.

Я запомнил тот разговор с Большим Иваном.

— Ты правильно просчитал в своем школьном фильме, пригласив полузапрещенную или полуразрешенную рок-группу, — говорил он. — Музыка для молодых — это отключение от сегодняшнего абсурда. Поэтому твой фильм пользовался таким спросом. В России любят, когда не соглашаются с начальством. В России надо быть немного диссидентом.

— Я не хочу быть диссидентом.

— Надо, Василий, надо.

Большой Иван Василиями называл всех. Я его как-то спросил:

— Почему Василий?

— Нравится мне это слово — Василий. Что-то синее. Дорогой — грубо, милый — сентиментально. А Василий — хорошо.

— Мне надо снимать следующий фильм.

— Будут упрашивать, чтобы снял. Ты никогда не задумывался, почему дают снимать Тарковскому? Его Рублев практически на полке. В стране. Но на Западе его показывают. Если не дать ему снимать здесь, он будет снимать на Западе.

— Что и случилось.

— Очень жаль. Нельзя разбрасываться национальным достоянием.

— Разбрасываются, и еще как. Особенно писателями.

— Да, с Солженицыным промахнулись, с Аксеновым, пожалуй. Все остальное — ширпотреб, особенно из кино. Никто из наших не принят даже в американские профессиональные кинематографические гильдии.

— Я не хочу быть диссидентом.

— Но и лизать жопу советской власти тоже не надо. Эта власть не вечна.

— Есть симптомы?

— Есть.

— Из чего ты исходишь, давая мне советы? — спросил я.

— Из разумности. Власти предержащие следуют определенным проверенным стандартам, которые закрепились потому, что они давали хорошие результаты при управлении. Но стандарты устаревают. Их надо менять. И первыми это чувствуют люди искусства. Они начинают сопротивляться. Без сопротивления невозможно создать новое. Но всякое новое разрушает старое, то есть привычные стереотипы.

— Я не уверен, что пришло время вводить новые стереотипы.

— Пришло это время. Потому что старые стереотипы уже не вызывают негодования и протеста. С протестом всегда можно справиться. А сегодня старые стереотипы ничего, кроме смеха и иронии, не вызывают. А это главный признак, что их надо менять.

— Ваня, сегодня тех, кто не подчиняется стереотипам, сажают в психушки, высылают из страны и лишают гражданства.

— Психушки — это неправильно, — согласился Большой Иван.

— Ваня, а что, в вашей конторе существуют разные точки зрения?

— В нашей конторе, как и в любой конторе, существуют разные точки зрения. Я против того, чтобы сажать за политические убеждения. Когда человек сидит, у него много времени для размышления и учебы. Вокруг ведь очень образованные люди, не хочешь, а научишься. А вот насчет выселения и лишения гражданства — это неплохая идея шефа нашей конторы. Если тебе здесь все не нравится, уезжай туда, где тебе нравится. А мы поможем тебе выехать. А лишение гражданства — это как лишение семейной помощи. Ты облил грязью семью. Семье это не нравится, и семья разрывает с тобой отношения. Тебя лишают гражданства. А это страшно — лишиться защиты такой громадины, как СССР.

— Раньше сажали и расстреливали, это старый стереотип. Сегодня высылают и лишают гражданства. Это новый стереотип?

— Да. Новый стереотип, более гуманный.

— А это не нарушение прав человека? Почему кто-то решает, что можно лишить гражданства и выслать человека? Этот человек лишается всего, что он любит и ценит: родственников, знакомых, родных могил, родных городов или деревень, родного языка.

— Такие на сегодня правила игры. Переменятся правила, и высланных реабилитируют, вернут конфискованное имущество и квартиры, гражданство. Так было всегда и везде. После Французской революции аристократы бежали в Англию, потом вернулись и не всё, но многое восстановили. И декабристы из ссылки вернулись.

— Вернулись, прожив жизнь на каторге.

— Это был их сознательный выбор. Когда человек решает свергнуть существующую власть, он должен понимать, что сила на стороне власти, а сильный человек не всегда может рассчитать силу своего удара.

— Или сознательно не рассчитать.

— Или сознательно, — согласился Большой Иван.

— Предположим, находится чиновник, который доказывает, что я снял антисоветский фильм, меня лишают гражданства и высылают.

— Назови хоть одного кинематографиста, которого бы выслали.

Я попытался вспомнить. В основном уезжали сами. Чаще всего в Израиль или в Америку.

— Галич, — вспомнил я.

— Уехал сам. Их никого просто так не высылают. Предупреждают. Если не внял, печатается за рубежом, тогда высылают. А чего тебя высылать! Ты знаешь, что о тебе говорили после твоего музыкального фильма? Говорили, что тебе не разрешили снимать этого бородатого барда. А ты не согласился. Ты переписал сценарий и все-таки снял. Ты упрямый. Ты, конечно, не диссидент, но и не жополизатель. И хорошо бы, чтобы твой новый фильм уже полежал на полке больше чем полгода. За это тебя будут и помнить долго, и любить. И не за то, что ты талантливый, а за то, что тебя власть обидела.

— Некоторые фильмы специально кладут на полку?

— Да, специально. В случае необходимости, конечно. Каждая операция просчитывается и готовится иногда годами. Можешь спросить своего дядю Жоржа, он тебе объяснит.

— От кого вы знаете о дяде Жорже?