Берил Бейнбридж - Грандиозное приключение

Джеффри, выследив, как Стелла мается в реквизитной, вообразил, что она убита своей участью дублерши.

— В этой сомнительной профессии, — он ей сообщил, — важно для начала зацепиться. И не спешить. Тише едешь — дальше будешь.

— Чья бы корова мычала! — припечатала его Стелла. — Я, что ли, вечно дуюсь на тех, кто лучше меня, и как полоумная кидаюсь с лестницы?

В общем, ей было совершенно плевать, какую играть роль. Раз ей нельзя быть Питером, она готова, если только разберется в технических сложностях, быть всего лишь отражением, тенью.

Вечером, в гримерке, которую делила с Бэбз Осборн и Дон Алленби, она, тем не менее, извинилась, что мешается у них под ногами.

— Господи! — крикнула Бэбз. — Да у тебя точно такое же право тут находиться, как у нас.

— Больше даже, — сказала Дон, которая, будучи всего лишь служанкой у Клеопатры, понимала прекрасно, что, если б не возраст и былые заслуги, ее бы преспокойно вытурили на верхотуру к статистам.

Стелла надеялась, что Бэбз упомянет о ее скромности в „Устричном баре“ в присутствии Мередита.

„Никакого понимания собственных данных, — скажет она, например. — Редкое достоинство в столь юном создании“. И Мередит, может быть, ответит: „О, как вы это верно заметили. Просто удивительное смирение, ни малейшего чванства“. А потом, когда закроется бар, он побредет на Браунлоу-хилл к „Коммерческому отелю“ под ручку с Бонни и будет думать о ней, какая она необыкновенная, будет размышлять о ее удивительной скромности.

Вообще-то в собственной гримерке она проводила за вечер от силы полчаса. Носилась по разным делам за кулисами или, когда не на сцене, сидела с книжкой в углу реквизитной. Гримировалась она в номере третьем, у Дотти Бланделл и Грейс Берд.

Дотти говорила, что главное — научиться как следует накладывать краску. Бэбз чересчур напрягается, зазубривая текст, так что толку от нее — ноль, ну а насчет Дон, если та не в очках, результат получается неважнецкий. Это целое дело — какой выбрать тон, где погуще наложить. Прожектор — жутко коварная штука. Чуть-чуть не так повернешься, чуть недокрасишься или перекрасишься — и из цветущей прелести превращаешься в труп и вместо светлого ангела выглядишь потаскухой.

Переодеваться Стелла приноровилась в сортире дальше по коридору. Приходилось, правда, приседать на корточки из-за старой свисавшей с потолка липучки-мухоловки, но все лучше, чем свои школьные панталончики и фуфайку демонстрировать Бэбз, а то и еще кому: Бэбз требовала, чтобы дверь гримерки держали открытой. „Мне воздух жизненно необходим, иначе, — грозилась, — я в обморок упаду“. Хотя окно на лестничную клетку стояло приотворенное на задвижке, тут никогда не выветривался странный запах — кокса от парового отопления, мяты и настырный дух расточаемого Дон Алленби одеколона.

Стелла опасалась, что Бэбз наябедничает Дотти, что она ходит без комбинации, и та побежит покупать, как уже купила лифчик, застукав Стеллу в гардеробной, когда ей мерили костюм Птолемея. „Ты уже совсем большая девушка, — сказала тогда Дотти, — очень вредно ходить без бюстгальтера, пока развивается грудь“.

Этот бюстгальтер Стелла не снимала ни днем ни ночью, чтоб не увидела Лили: она с ума бы сошла, если б узнала, что Стелла принимает исподнее от чужих.

В гримерке любили поговорить про Мэри Дир. Вчера вечером она не заплатила за себя в „Устричном баре“. В обед Десмонд не успел сделать ставку, потому что она его, как зайца, гоняла к себе на квартиру, узнавать насчет какого-то там срочного письма. Письма никакого не оказалось, а лошадь, на которую собирался поставить Десмонд, пришла первой, и он погорел на двенадцать шиллингов. Грейс Берд сказала, что это типично, что одеваться рядом с Дон — просто рай по сравнению с тем, как делить гримерку с Мэри. Сама она, правда, с ней не пересекалась. Бог миловал. Хотя… было однажды, благотворительный спектакль „Частные жизни“ [18] Пьеса Ноэла Коуарда (1936) в Театральном клубе. Она сыта по горло. „Вы просто себе не представляете, деточка, сколько раз она посылала характерную инженю за сигарами. Просто обожает эксплуатировать окружающих. Ей и просить не приходится… люди бегают у нее на посылках, как нанятые… будто ей чем-то обязаны. Спешу добавить — ко мне это не относится. Старовата. Но с вами, Дотти, она этот номер испробует, помяните мое слово“.

Дотти уверяла, что ничего такого не может быть никогда, а сама улыбалась. Ей льстило, что Грейс ее считает достаточно юной для того, чтобы бегать на посылках.

Стелла сидела перед зеркалом Дотти в накинутом на плечи полотенце, как вдруг без стука вламывается Сент-Айвз:

— Нет, я с ума сойду!

В сеточке на волосах, и вертит на кулаке свой цезаревский парик с лавровым венком.

— Мне уйти? — спросила Стелла, приподымаясь со стула. Она терпеть не могла, чтоб кто-то ее видел с откинутыми со лба волосами, пусть даже Сент-Айвз.

Он ее удержал, отечески сжав рукою плечо:

— Боже, зачем, дорогуша? Ты же своя.

Вечно он клал недокуреную трубку в карман халата и сплошь его прожег.

— И где тебя целый день носит? — это уже относилось к Дотти.

— Не твоя забота, — ответила та миролюбиво.

— Наша красотка торчала у двери, когда я пришел домой. С гигантской охапкой полудохлых нарциссов.

— У нас? — поперхнулась Дотти.

— Не хотела, мол, меня затруднять, но ей необходим мой совет. Пришлось ее впустить. И, представь, схватила мои носки, имела наглость, стала оглаживать одеяло.

— Так ведет себя женщина, когда сказать уже нечего, — великодушно вставила Грейс. Слепо глядя в зеркало сомкнутыми выпуклыми веками, в которые втирала задумчиво лиловые тени.

— Пришлось угостить ее сырным тостом с чашечкой чая. Не тот напиток, которому она привержена, согласись. И все время она хрустела этими омерзительными мятными леденцами, чтоб смазать тот факт, что завернула по пути в „Устричный бар“. — Сент-Айвз расхаживал по гримерке, заглядывая в зеркало, втягивая живот. И, как увядший букет, держа перед собою парик. — Далее она сообщила, что Уоррингтонский театр предлагает ей роль в „Джейн Эйр“, и как я думаю — соглашаться? Не мог же я подпрыгнуть и заорать: „Соглашайтесь, соглашайтесь, я оплачиваю проезд“, верно? Как я считаю — разумней уехать или лучше упросить Мередита, чтоб он ее оставил на Рождество? Она готова играть краснокожую за грошовую плату, и лучше шесть недель здесь, чем одна неделя в Уоррингтоне. В смысле денег она, конечно, права. — Он тяжко рухнул на стул Дотти.

— Ох уж эти деньги. — пробормотала Грейс. Наверно, подумала про своего предателя-мужа, решила Стелла.

— Зависит — какая роль, верно? — сказала Дотти. Провела черту по носу Стеллы пятым тоном, изготовилась втирать.