Петр Киле - Таинства любви (новеллы и беседы о любви)

- Теперь мне ясно: секс со всякими ухищрениями доставляет истинное удовольствие, если любишь по-настоящему, иначе это игра, которая быстро надоедает, - Алексей целует ее груди, по-девичьи стройные, а Елена продолжает. - Если он и был влюблен и полюбил меня, видя мою опытность, что я приобрела в любви с тобой, вскоре захотел, чтобы я еще больше изощрялась, делая мне дорогие подарки...

Алексею не очень приятно слушать признания Елены, и он запускает руку по ее животу все ниже, до волосков, и ниже...

- Дай мне закончить... Я не оправдываюсь перед тобой в измене, мы это пережили, ты с тоской, я со стыдом и раскаяньем... Это беседы о любви, во что ты меня вовлек, и здесь наши собственные истории представляют для меня наибольший интерес.

- Хорошо, я слушаю тебя, - Алексей отступил, продолжая водить рукой по ее телу.

- Я не могла не задуматься, куда ведет эта красная дорожка. Если бы я была актрисой или певицей, куда ни шло, в сфере шоу-бизнеса свои законы, правда, в сфере бизнеса тоже, но в семье своей сделаться шлюхой под видом светской дамы? Куда это меня повлечет? Как только встал в моей голове такой вопрос, у меня пропал интерес ко всякого рода манипуляциям, а у него в них весь смысл любви и брака, то есть сугубо сексуальный, и тут-то прояснилось, что нас ничто не связывает, кроме секса, нет любви и не было. Я совершила непростительную ошибку, не говоря о тебе, по отношению к самой себе. Какая дура!

- Будет, будет.

- Когда увлекаешься любовью и сексом до пунктиков, - палец приставляет к виску, - легко впадаешь в дурость, как от наркоты, даже в смысле сигарет, и восходишь на подиум или катишься на панель, и теперь это у нас повсеместно и особенно показательно в СМИ, что из средства пропаганды и воспитания превратили в шоу-бизнес. Бедная молодежь! Какое нынче она получает воспитание... В нас все-таки что-то осталось от советской эпохи.

- Что же это? Наша несвобода?

- Наоборот, милый, наша свобода от всего дурного, что нет-нет проступает в людях.

- Ты говоришь о внутренней свободе личности, и в этом ты права. Ты не Елена, а Диотима.

- А ты мой Сократ, еще молодой, который любил беседовать с гетерами о любви.

- Да, о любви как о стремлении к красоте.

- Это была первая ступень, на которой мы нашли друг друга.

- На второй ступени мы едва не потеряли друг друга.

- Теперь мы на третьей, когда можно познать прекрасное само по себе, высшую красоту? И это всё в любви? Люби меня. Я твоя.

- Только укроемся. А то скажешь, что я запрыгал меж твоих ног, как лягушка.

- А когда это я сказала? - расхохоталась Елена.

Съехались еще раз перед летными отпусками. Наталья появилась у Олениных с Владимиром Ивановичем Сергеенко, тотчас возбудив любопытство у подруг, но тут выяснилось, что он припомнил еще какие-то истории и готов поведать, чему все обрадовались.

- С общежитием на 5-ой Линии Васильевского острова связана у меня еще одна история, только житейски более конкретная, с приметами времени, - заговорил профессор с живостью. - Здесь даже две истории... Героя моего зовут тоже Владимир, Владимир Мостепанов, который учился на химическом факультете Университета в те же годы, что и я, но сблизились мы уже в ту пору, когда он вышел в писатели... Так что я буду вести рассказ с его слов.

Однажды, случайно встретившись, - тому уже много лет, - мы долго прогуливались в Летнем саду, уносясь мыслями в старые годы. В Летнем саду - снег ли идет, распускается ли первая зелень, или пышно царствует золотая осень - время не уходит безвозвратно.

Владимир Мостепанов, каким я его помню, - худощавый, стройный, еще довольно молодой мужчина по чистоте облика и несомненной интеллигентности. Он посматривал на меня искоса и рассказывал о себе с поразительной искренностью, вообще ему свойственной.

Мимо нас прошли три девушки, каждая по-своему была привлекательна. Лишь мельком взглянув на них, он с серьезным видом бросил:

- Да, и мы были молоды!

Девушки не могли слышать его слов, но прошли, поглядывая на него так, словно хорошо его знали. В самом деле у него были какие-то совершенно особые отношения с девушками, с молодыми женщинами; те даже при самых случайных встречах ожидали от него понимания, сочувствия, признания, и они все это получали, одаривая и его тем же.

- Если бы задали мне вопрос, - заговорил Владимир вновь, - кто оказал самое решительное влияние на мое развитие, на воспитание чувств, я бы назвал в первую очередь девушек, молодых женщин... Многих из них я видел лишь мельком, как прошли вот эти, где-то в деревне, на пароходе, в поезде или из окна поезда... С кем-то из них я учился в школе, в Университете, жил в одном общежитии...

Но все это были случайные, мимолетные встречи, которые продолжаются и поныне, стоит выйти на улицу, отправиться на работу, забежать в Эрмитаж. А ведь были те, кто одарил его вниманием, лаской, памятью на всю жизнь.

- Разумеется! - воскликнул Владимир.

Трудно сказать, как бы сложилась его жизнь, если бы с ним не приключилась история, переменившая его характер и решительно повлиявшая на его будущность. По улице Рубинштейна, в двух шагах от Невского, стоит дом, мимо которого и поныне Владимир Мостепанов не может пройти без душевного трепета.

В один из зимних вечеров он поднялся по узкой крутой лестнице и оказался перед дверью, которой, судя по всему, не пользовались. В выемке в стене торчала ручка звонка, он дернул за нее на всякий случай... И вдруг зазвенел колокольчик, точно примчалась откуда-то тройка. Казалось, лошади встряхивали гривами, колокольчик позванивал, торопя кого-то в путь-дорогу. А затем установилась тишина, вообще сказочная, далекая, как в лесу. Владимир снова дернул за кольцо - на этот раз никакого отзвука. Что за чертовщина? Он постучал кулаком в дверь.

- Кто там? - спросил женский голос, похоже, старушки.

- Мне в тридцать седьмую квартиру, - сказал Владимир. - Но вход, вероятно, с парадной лестницы? Простите, я сейчас...

Голос его внушал доверие, и старушка, не переспрашивая ни о чем, проговорила с живостью:

- Постойте! Я вам здесь открою. Минутку.

Дверь была, видно, заставлена, и старушка принялась что-то убирать. «Кто там?» - спросила у нее молодая женщина или девушка.

- Я думаю, тот, кого ты ждешь, - был ответ.

- Как же он звонил? Разве веревку от звонка не оборвали мальчишки?

- Давно, - подтвердила старушка.

Наконец откинули крюк, и дверь на черную лестницу открылась.

- Извините, пожалуйста, - проговорила светлая, милая старушенция, кутаясь в белую шаль. А на лестницу выскочила высокая, стройная девушка в длинном нарядном платье старинного покроя, с косой, с тонким лицом и, схватившись за колечко звонка, потянула его на себя.