Александр Беатов - Время дня: ночь

Однажды Саша не выдержал и, встретившись с ним в дверях, спросил:

— Васька, это ты, что ли?

— Я… — отозвался парень. — А ты, кажись, Сашка?

— Да… А ты как здесь оказался?

— Командира, суку, в армии чуть не убил…

И Васька пошёл дальше по коридору. Опасаясь стукачей и друг друга, больше они ни о чём не говорили. О смерти и похоронах Васькиного отца — тем более Саша и не подумал заговаривать. Больше между ними ничего общего и не было.

После каждого утреннего внутримышечного введения нейролептиков, юношу водили длинными коридорами в кабинет, где проверяли его интеллектуальные способности, а вместе с тем, уточняли предполагаемый диагноз и проверяли его "суггестивность мотивированности" — то есть, не "косит ли" он от армии. Саше задавали вопросы, засекали время, которое он тратил на обдумывание ответа. Саша никак не укладывался в срок. То ли от лекарств, то ли от стрессового состояния, в котором он пребывал с первого дня лечения, его мышление было чрезвычайно заторможено. Впрочем, доверяясь интуиции, юноша всегда находил выход из затруднительных ситуаций. Когда же требовалась чисто интеллектуальная работа, возникали проблемы.

Какой-то тест заключался в том, что нужно было разложить в две кучки картинки: в одну — те, на которых изображались одушевлённые предметы, в другую — неодушевлённые.

Саша явил здесь верх юродства. Почти все картинки у него оказались одушевлёнными.

Психолог недоумевала, почему вместе с одушевлёнными оказались: арбуз, корабль, телега и тому подобное. И Саша объяснял, что арбуз — живое существо, потому что он растёт, меняется сам по себе, и что вообще трудно провести границу между живым и неживым: живая ли амёба, живая ли гидра, рыба, рак, лягушка? Почему же растения должны быть неживыми? И корабль — одушевлён находящимся в нём капитаном, поскольку он, как бы, является продолжением его рук и ног, повинуется его воле — точно так же, как наше тело является продолжением нашей души, разума, желаний… И телега была одушевлена тем, что в неё была вложена идея телеги, первоначально пребывавшая в голове человека…

— Так, что же, тогда, — спрашивала врач, молодая, приятная женщина, — Всё кругом одушевлено?

— Выходит так, — отвечал Саша. — Я об этом до сих пор не думал… Но сейчас мы вместе пришли к этой мысли… А вы читали Платона?

Однако вопросы задавала она…

— А камень, к примеру, тоже одушевлён? — продолжала свою линию психолог, не отвечая на его вопрос.

— Это спорный вопрос… — Саша, задумался на пол минуты. — Пока камень валялся на земле, его можно было бы считать неодушевлённым… Но, вот, как только древний человек взял его в руки и стал использовать как орудие, то камень тут же одушевляется, поскольку он становится носителем идеи человека…

Саша чувствовал, что заходит слишком далеко в мудрствовании. Но решил, что раз уж так пошло, то пусть будет так. Всё лучше, чем резать вены или бросаться в пруд…

Последним был такой тест… Врач нарисовала вертикальную линию. Обозначила на ней середину и спросила:

— Как ты думаешь, где ты находишься по развитию интеллекта: внизу, в середине или наверху?

Продолжая юродствовать, юноша задумался с серьёзным видом, ответил, что он мыслит себя почти что перед самой вершиной.

— Почему? — осторожно поинтересовалась психолог.

— Потому что мне осталось совсем немного, чтобы оказаться на самом верху интеллектуального развития, — ответил Саша, как бы подводя итог.

На этом тестирование окончилось. Сашу повели обратно, а врач вздохнула от облегчения, поскольку устала от пациента более, нежели он от её тестов. Саша же испытывал удовлетворение, будто поиграл в занимательную игру, подобное тому, что было после его визита к психотерапевту на Заводе.

После этого тестирования, убедившись, что он не попадает в разряд "буйных", Саше разрешили совершать прогулку по так называемому "Большому кругу", — то есть выходить за пределы больницы и в сопровождении санитара ходить вокруг небольшого пруда.

Тех, кому разрешалось гулять по "Большому кругу", вынуждали работать — либо в тарном цехе — колотить ящики, либо — в теплице, где выращивались огурцы.

В тарном цехе, куда поначалу привели Сашку, он к немалому своему удивлению встретил родственника — мужа сестры матери — ни кого иного, как Вишневского Алексея Николаевича, самозабвенно работавшего молотком.

Оба сразу узнали друг друга.

— Ты как здесь? — спросил Вишневский, и в звуке его голоса, Саша почувствовал прикосновение того старого мира, из которого он попал сюда и от которого сильно отвык.

— Лечат… — ответил он, не находя иного объяснения.

— И давно лечат?

— Скоро будет две недели…

— И я столько же…

Из-за дружного стука молотков работавших, было невозможно разговаривать. Родственники вышли из цеха и остановились на крыльце, под козырьком.

На улице шёл дождь. Вишневский закурил.

— А меня, вот, твоя тётка, падла, упекла сюда…

— Как же так? — удивился Сашка.

— А так вот! — начал рассказывать Алексей Николаевич. — Поехал я по совету твоей матери, может ты знаешь, мириться с женой, да не доехал… Встретил знакомого в электричке… Сам понимаешь, упоил он меня… Я на это дело слаб… Возвращаюсь домой — здорово меня что-то развезло, помню… А жена меня поджидает… Сама, значит, приехала… Ну, там слово-за-слово… Скандал… Я и не заметил, когда она успела их вызвать. Приехали, повязали, и — в больницу. Продержали сначала в буйном отделении, а потом, видят, что я сам — милиционер, перевели…

Вишневский сплюнул на землю.

— Понятно, — сказал Сашка, — А я сам пришёл к психиатру… Пожаловался на плохое самочувствие…

— Зачем? — Вишневский затянулся дымом.

— Как сказать… — Саша не хотел посвящать Вишневского в тайну, хотя и знал, что можно было не бояться. — На Заводе, вот, мастер житья не давал… Всё требовал нормы какие-то выполнять… Я не высыпался, пить начал… Да ещё бред какой-то стал плести с приятелем про дядю Колю-робота. Он на Заводе тоже работает… Мужик такой… Так мы про него всякие истории смешные начали выдумывать… Так мне стало казаться будто все те истории — правда…

— Это что за дядя Коля?

— Круглов его фамилия… Только мне стало казаться, будто бы он не человек, а робот…

— Постой-постой! Так я ж его, наверное, знаю… Этот дядя Коля в сорок пятом на танке до самого Берлина доехал! Хотя же и здорово упоил он меня в последний раз!

— Вот-вот! Это он самый и есть! Я тоже слышал, как он говорил, что на танке до Берлина дошёл… Странно всё как-то очень… Много совпадений… Вот и мы как-то вроде случайно тут встретились… Вот я и пошёл к врачу… Мне, ведь, уже восемнадцать лет исполнилось… Знаешь, дядя Лёша, что я имею в виду…