Александр Беатов - Время дня: ночь

— Что вы ещё такое знаете, Владимир Константинович? — врач едва успевала записывать.

— А это не навредит Саше — то, что я вам говорю?

— Нет, что вы… Наоборот. Он же болен… Мы будем лучше знать, как его лечить… Не говорил ли он вам о том, что боится службы в армии?

— Да… Кажется, было что-то… В армию он идти боялся…

— А не знаете ли вы, Владимир Константинович, мог ли кто-нибудь из Сашиных друзей научить его, что будто бы можно избежать службы, если притвориться больным?

— Нет… Я кроме Игоря, который работает с Сашей в одном и том же цехе, никого не знаю из его друзей… У него друзья, наверное, только из ПТУ могут быть…

— А вы сами служили?

— Нет.

— А по какой причине, извиняюсь?

— У меня мать — престарелая, а я как единственный кормилец был освобождён от службы.

— А почему вы после ИнЯза не зохотели работать по специальности?

— Я по специальности работал несколько лет… Сначала переводчиком — гидом, потом просто преподавал немецкий в ПТУ. Но потом я понял, что это мне не подходит… Видите ли, я занимаюсь художественным творчеством… Искусство, как говорится, требует жертв и… времени. Моя работа на Заводе позволяет мне иметь больше свободного времени…

— Значит вы, так сказать — свободный художник… Ну, тогда мне понятно… А то, я боялась, что вы могли оказать на Сашу влияние… У подростков, сами понимаете, психика — неустойчивая, хрупкая… Но ничего… Мы его вылечим… И вот ещё что… Вам профком ничего не поручал передать Саше?

— Какой профком?

— Заводской.

— Нет… Я ведь сам приехал… без профкома…

— Значит, вы ничего Саше не передавали…

— Нет… Ничего…

— Обычно все, кто навещают, привозят какие-нибудь гостинцы, разные передачи…

— Впрочем, да… Я передал ему книгу…

— Какую?

— "Князь Серебряный" Толстого…

Врач записала в карте: "Кн. Сер."- Толст."

Возникла пауза. Врач бегло просматривала свои записи. Бондаренко не решался ей мешать, спросить для проформы что-нибудь о самочувствии Волгина, и таким образом увести врачиху в сторону и задержать допрос.

"Это удачно вышло", — подумал он, — "Что я решил оставить Сашке книгу… Жаль, правда, что самому будет нечего читать на обратном пути в электричке".

Врач, видимо, вычислила то, о чём сейчас мог спросить дворник.

— Я предполагаю, что Саша серьёзно болен… — Она закрыла медицинскую карту, посмотрела Бондаренко в глаза. — Будем лечить… Я вам благодарна за то, что вы мне поведали… Мы поможем Саше поскорее встать на ноги…

— Скажите, какой вы предполагаете диагноз? — всё-таки спросил Бондаренко, и тут же испугался своего вопроса: ведь проявляя такое любопытство, он показывал, что интересуется, потянет ли диагноз заболевания на тот, который освободит Сашу от службы в армии. Чтобы замять это, он тут же добавил:

— Его друг Игорь, будет меня расспрашивать… Как вы думаете, когда Сашу выпишут?

— Диагноз пока устанавливается. Могу сказать лишь, что болезнь обратима. Насчёт сроков лечения — ничего обещать не могу. Всё будет зависеть от Саши. Полагаю, он пробудет у нас месяца четыре… Скажите, а вы часто выпивали с Сашей?

— Нет… Было, правда, один-два раза…

— А сами? Часто пьёте?

— Нет… Что вы! Я — только по праздникам…

— Не советую… Девяносто процентов наших больных — алкоголики, самых различных возрастов и с различными диагнозами. Особенно не советую это делать с Сашей, после его выписки… Ради него…

Дворник ничего не ответил. Поворотил головою по сторонам, вздохнул. Врач встала, давая понять, что аудиенция закончена. Протянула ему руку. Поднялся и Бондаренко. Как она и предполагала, ладонь его оказалась вялой и влажной.

Медсестра, находившаяся в соседней с кабинетом "Процедурной", проводила Сашиного приятеля обратно.

Оказавшись на улице, он спешно бросился раскуривать сигарету. Получилось только с третьего раза. Руки дрожали. После нескольких глубоких затяжек, дворник немного успокоился, направился к проходной. Сигарета быстро сгорела. За пределами больницы, он раскурил новую сигарету от старой. Бросил окурок к основанию бетонного забора, двинулся через лесопарк к железнодорожной станции.

"Пусть теперь попробует меня обвинять!" — подумал он, — "Как я здорово подыграл Сашке! Больной он или нет — а в армию теперь вряд ли возьмут… В психиатрии этот допрос, кажется, называется анамнезом — когда для установки диагноза снимают показания с родственников и знакомых больного…"

Дворнику было приятно, что он знает такое. Будет о чём рассказать своим знакомым. "Прокручивая" в голове "запись" только что состоявшейся беседы с врачом, он дошёл до перрона, дождался электрички.

В тамбуре из потайного кармана сумки он извлёк четвертинку, быстро сорвал с неё алюминиевую пробку, приложился к горлышку и опорожнил сразу половину.

Вместо закуски закурил сигарету. Ехать предстояло более двух часов. Решив поберечь водку, он скрутил из куска газеты некий род затычки, заткнул бутылку, поместил её в нагрудный внутренний карман куртки, раздвинул двери и вошёл в вагон.

Слева, у стенки с тамбуром, оказалось свободное место. Он сел, извлёк из заднего кармана брюк потёртый блокнот и стал перечитывать свой рассказ, под названием "Повесть о Сером Мыше". В последнее время он увлекался формалистическим направлением модернизма. Ему нравилось нанизывать слова друг на друга так, чтобы смысл сказанного едва улавливался и даже совсем пропадал, а авторские неологизмы и оригинально подобранная их парадигматика расширяла синтагматику, так что произведение росло как бы само из себя. Дочитав "Повесть о Сером Мыше" до конца и сделав несколько удачных поправок, углублявших оттенки, дворник отложил свою работу, чтобы приложиться ещё раз к бутылке.

Настроение заметно поднялось. Он раскрыл блокнот на чистом месте, написал неожиданно пришедшее ему в голову заглавие нового рассказа: "Дед Гондурас" и задумался, о чём такой рассказ мог бы быть…

Губы дворника скривились в улыбке… Почему-то вспомнилась Сашкина история про Дядю Колю — и он стал медленно, аккуратным почерком писать. Чувствовался творческий подъём — вдохновение посетило его — такое бывает не часто… Он писал простым карандашом… Для экономии бумаги не зачёркивал ошибки, а стирал их ластиком… Это несколько тормозило технический процесс, но так он успевал лучше продумывать наперёд то, что рождалось под его "пером"… Он даже не заметил, как доехал до Москвы… Творческий процесс пришлось оборвать…

Переложив пустую бутылку из кармана куртки в сумку и спрятав блокнот в кармане, дворник покинул поезд. Обойдя вокруг здания Курского вокзала, Бондаренко направился к Садовому Кольцу, чтобы разыскать винный магазин: день был тяжёлый, эмоционально насыщенный, и потому требовал "компенсации". В этом районе он бывал редко и не знал точного расположения его "точек". Тем не менее, вскоре ему удалось найти "одну из них" и занять очередь. Вдохновение прошло, и, возвращаясь к грубой действительности, по естественным законам природы творчества, медленно наступало утомление, усталость и пустота. "Отоварившись", он поспешил войти в метро. Нужно было спешить домой, где его ждала мать, недавно выписавшаяся из больницы и нуждавшаяся в уходе.