Ида Йессен - Азбучная история

Йоаким приуныл.

— Куда ты собираешься переехать? — испуганно прошептал он.

— Устроюсь где-нибудь за городом. — Сюзанна пожала плечами. — Поодаль от городов жилье стоит сущие гроши. Вдобавок в Рёмё живет моя кузина. — Она выжидательно смотрела на него.

— Сюзанна, я в полной растерянности… — Он прикрыл глаза ладонью. — Это просто как снег на голову…

— Прекрати, — резко бросила она. — Раньше надо было думать. И убери руку от лица. Нечего тут трагедию разыгрывать.

Он опустил руку.

— Но ты ведь не можешь уехать…

— Очень даже могу.

— А если тебе остаться в квартире?

Она пожала плечами.

— Значит, остаться ты не хочешь? — продолжал он. — Даже если квартира будет в твоем распоряжении?

— Ну, может быть… — медленно, задумчиво ответила Сюзанна.

Йоаким взял себя в руки. События развиваются до ужаса стремительно. Главное — в ближайшие несколько минут сохранить ясность мысли.

— Мне кажется, детям новый дом ни к чему, — дрожащим голосом сказал он. — Думаю, они должны жить здесь.

Она наклонилась над столом:

— Мне это не по карману. И ты не хуже меня знаешь, сколько денег требует такая квартира. Если ты заберешь половину ее стоимости, останется совсем немного. Я всего-навсего младший педагог-воспитатель, Йоаким, и мать-одиночка с двумя детьми. Черт побери, я что, по-твоему, гребу деньги лопатой из госказны, да? — Она откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди.

— Уступи мне самую малость, и только-то, — сказал Йоаким.

— Малость? А именно?

— Отдай мне машину, тогда я смогу жить в летнем домике.

— Да бери на здоровье. — Она опять равнодушно пожала плечами.

— И выплати восемьдесят тысяч. Чтобы мне хоть как-то устроиться.

— Нет, это невозможно.

— Почему? Ты можешь прямо сейчас пойти в банк и взять под залог квартиры несколько миллионов!

Она не мигая смотрела на него, потом безучастно обронила:

— Будем продавать.

Йоаким махнул рукой, словно отгоняя мух, простонал:

— Нет, я так не могу. Бери квартиру, мне все равно. — Он совершенно пал духом, каждое слово будто деревянная бусина в горле. — Но в таком случае ты должна позволить мне видеться с Якобом, сколько я захочу. И с Дитте.

— Дитте сама решает, кого она хочет видеть, — холодно поправила Сюзанна. — Я не могу заставлять ее встречаться с тобой, если она не захочет. Вдобавок ты ей не отец. Тут тебе права качать нечего.

— Очень ты многословна, Сюзанна.

Она не ответила.

— А как насчет Якоба?

— Ой, сколько же в тебе театральности! — с издевкой бросила Сюзанна. — Сидишь тут, думаешь о сыне и проливаешь слезы, а? Однако ж на прошлой неделе взял и смылся? Тогда ты не больно-то много думал о Якобе! Бросил его на произвол судьбы. «Я так не могу! Я так не могу!» — передразнила она. — Жаль, ты не слышишь себя со стороны.

— Сюзанна! — с болью воскликнул он и тыльной стороной руки потер лоб. — Ответь на мой вопрос!

Она с усилием взяла себя в руки. Выпрямила спину, подтянулась, смерила его оценивающим взглядом. Потом сказала, медленно, обдумывая каждое слово:

— Я позабочусь, чтобы ты виделся с Якобом. Но он еще очень мал, так что о регулярных встречах, разумеется, и речи быть не может. Я уже обсудила этот вопрос в секретариате председателя магистрата. Ты никогда не отличался большой ответственностью, Йоаким, и все будет зависеть от того, как сложатся ваши взаимоотношения. — Она напомнила ему о родах и об инциденте с тазом в летнем домике. — И последняя твоя выходка, внезапное исчезновение. — Она встала. — Мне пора идти.

— Как поживают дети? — спросил Йоаким. Он весь горел как в лихорадке. И собственный вопрос донесся до него сквозь колышущееся марево жара.

— У них все хорошо, — ответила Сюзанна. — Можешь не беспокоиться.

Зимой в Тисвилле-Хайне стояла глубокая тишина. Печальный сумрак окутывал всю округу, елки словно бы пригибались к земле. Когда Йоаким вечером, возвращаясь с работы, сворачивал с шоссе на грейдер, ведущий к дому, он как бы въезжал в ночь. Нигде ни огонька, ведь об эту пору другие бывали здесь только наездами, по выходным. Впрочем, его это не смущало. В доме царил холод, иной раз, когда он приезжал, температура опускалась до четырех-пяти градусов. Он затапливал печь и, не раздеваясь, сидел в кресле, ждал, пока комната нагреется. Иногда готовил ужин, закупив по дороге продукты, но ел без всякого аппетита. Даже когда испытывал голод, кусок в горло не шел. Большей частью довольствовался чашкой какао и овсянкой, которая под собственной тяжестью падала в желудок, почти без глотательных усилий.

— Ты очень исхудал, — говорили коллеги, — плохо питаешься?

— Просто устал, — смеялся он, спасаясь от постороннего вмешательства. Ему нужен полный покой. Единственное, что наполняло его, была тишина. На работе он носил ее в себе. Слышал, как люди вокруг разговаривают, но понятия не имел, о чем идет речь, да и не интересовался. Дома, в летней хибарке, тишина нарушалась, только когда он звонил Сюзанне, вымаливая разрешение повидать Якоба. И день за днем получал один и тот же ответ: нет, не сейчас. Якоб и так уже задерган из-за развода, пусть успокоится.

— Нам нужен покой! — кричала она в трубку. — Ты должен, черт побери, оставить нас в покое, Йоаким!

— Ты бы предпочла, чтоб я вообще сгинул, лишь бы вам было спокойно?! — кричал он в ответ. — Нет человека, нет проблемы!

Тогда она мигом меняла тон и холодно сообщала, что он невменяем, а раз так, пусть не рассчитывает при первой же возможности увидеться с Якобом.

Такого рода стычки пугали Йоакима. Хочешь не хочешь, ему необходимо поддерживать с нею добрые отношения. Он помнил слова адвоката насчет сотрудничества. И мечтал уснуть и проснуться, когда все плохое останется позади. Но по большому счету он бодрствовал круглые сутки. Каждый вечер ложился в постель, укрывшись целой горой одеял, но холод проникал сквозь тонкие стены спальни, и он всю ночь лежал, балансируя на грани, где мог ни о чем не думать. Слушал мышиную возню в чердачных перекрытиях. А если засыпал, сон был короткий и тяжелый, потому что стоило проснуться, как все невзгоды разом наваливались снова. Во сне он видел лица Якоба и Дитте, а пробудившись, понимал, что их у него отобрали и ничего тут не поделаешь. Он корчился от жалости к себе и неописуемой боли, плакал и лишь под утро забывался дремотой. Опустошенной, сумрачной, совершенно безмолвной.

Так миновали первые недели.

В середине января Сюзанна наконец разрешила ему забрать Якоба из ясель и часок с ним погулять. Это первый шаг, сказала она, и пусть он пройдет благополучно. Случись ему допустить хоть малейшую оплошность, и она позаботится, чтобы эта оплошность стала первой и последней. С недавних пор она начала разговаривать с ним как с назойливым чужаком, который понятия не имеет о детской жизни и поведении, и подробно, снисходительным тоном инструктировала его насчет того, как надо одевать Якоба и насколько ему необходима прогулка. Йоаким терпеливо слушал, потому что в нем росла великая надежда. Ему снова дозволено думать о Якобе. Вспоминать, какой он. Йоакиму пришел на ум недавний случай: прислонясь к его плечу, Якоб стоял на подоконнике, с пустышкой во рту, во все глаза смотрел на луну и шепотом рассказывал, что видит.