Шон О'Фаолейн - Избранное

Тут он рухнул на пол. Приведя учителя в чувство, они повели его, поддерживая с обеих сторон под руки, на крыльцо, помогли спуститься с лестницы и усадили в машину Кэрью. Крики увлеченных игрой детей ни на минуту не прекращались.

По дороге Кэрью вспомнил, что старик живет один, и, вместо того чтобы притормозить у домика привратника, свернул по аллее к парадному подъезду. Лакей, услышавший приближение машины, уже ждал, чтобы открыть дверцу автомобиля. К этому времени учитель окончательно пришел в себя. Он взглянул на лакея — своего бывшего ученика, некоего Тимси Туми, — сообразил, где находится, и с видом оскорбленного достоинства вылез из машины.

— Вам неплохо бы выпить рюмку коньяку, мистер Кеннеди, — сказал Кэрью и кивнул Тимси.

— Мне ничего от вас не нужно, кроме одного, — начал учитель заносчиво, — и это… — Он осекся.

Сквозь струящееся сияние, излучаемое блеснами, которыми была утыкана шапочка Кэрью, виднелась вытянутая в длину пылающая водная гладь в невысокой гранитной оправе. Она загоралась там, где ее поджигало солнце, уже садившееся между розовыми раковинами облаков и грядой пологих гор, сейчас, на холодном апрельском воздухе, отвердевших, как драгоценные камни. Ровное свечение озера нарушалось лишь в одном месте, на дальнем конце его, там, где росло несколько кипарисов, — темные отражения их плюмажей окунались в пламенеющий водоем, словно надеясь поддеть на острие еще немного света. Чуть пониже из пастей двух борющихся тритонов били вверх струи воды, скрещивались и падали с тихим плеском. Секунду-другую Кэрью следил за выражением глаз старика, за тем, как загорались в них, сменяя друг друга, изумление, восторг и ненависть.

— Да-с, мистер Кеннеди, вот оно, озеро, — причина всех зол. Насколько я понимаю, вы видите его в первый раз и, скорее всего, в последний.

Что-то в его тоне задержало внимание учителя, и он бросил на Кэрью быстрый взгляд.

— Я хочу сказать, — произнес Кэрью, и на вытянутом желтом лице его появилась кривая усмешка, — что озеро скоро осушат.

— Вы собираетесь закрыть плотину? — спросил учитель недоверчиво и снова посмотрел на воду, которая тем временем успела потемнеть и даже как будто похолодеть.

— Могу вам также сообщить, если вас это обрадует, что я продаю Кэрьюзкорт. Ордену монахинь-просветительниц. Наверное, должны хорошо преподавать. Так по крайней мере считает настоятель. Первое, что они собираются сделать, — это выпустить воду из озера. Не скажу, чтобы я был этим удивлен, потому что меня самого оно, можно сказать, в трубу выпустило.

И он стал объяснять, как плохо было озеро построено с самого начала: постоянно приходилось нанимать кого-то его опорожнять и ремонтировать дно, или бетонировать стенки, или чинить трубы, подающие воду в фонтаны, или углублять каналы, которые тянутся через весь город.

— Сестры собираются разбить сад в его котловине. Жаль, но… что поделаешь. Они не сиживали здесь, как я, летними вечерами, не смотрели на закаты.

Плеск фонтанов стал слышен отчетливей. Горы уже совсем потемнели, когда Тимси распахнул стеклянную дверь перед своим учителем.

— Сегодня ночью должно подморозить, — сказал Кэрью. — Пожалуйста, заходите. Столовой нам теперь служит холл. — Они с учителем поднялись по трем невысоким ступенькам в дом. Тимси подошел к ним с подносом. Оба взяли по рюмке.

— Я уже чуть ли не все комнаты в доме разорил, — сказал Кэрью. — Собираюсь продать все, кроме вот этих книг.

Они пересекли холл и подошли к большому книжному шкафу. Учитель заглянул в него с любопытством.

— Все больше ирландские, — сказал Кэрью. — Семейная хроника… Эти книги я сохраню.

— А где, — спросил учитель, впервые заговоривший после того, как спросил про плотину, — где вы поселитесь, лорд Кэрью?

Кэрью похлопал себя по груди.

— Мне уже недолго осталось. — Он залпом выпил свой коньяк. — Если позволите, я довезу вас до ворот?

Учитель ответил не сразу. Потом сказал:

— Благодарю вас. Буду премного обязан.

Они поехали в объезд озера. У дальнего конца его Кэрью притормозил машину на несколько секунд полюбоваться видом. В воде зелено отсвечивала одна звезда. Вдалеке из дверей холла на мгновенье вырвался клин света. На фоне догорающего заката строгие, прямые линии дома вырисовывались особенно четко.

— Отличный дом! — сказал учитель нехотя.

— Был, — отозвался Кэрью.

Они покатили по гравию к воротам, к коттеджу и к пруду.

— Спокойной ночи, мистер Кеннеди. Берегите себя.

— Спокойной ночи, лорд Кэрью. Я полагаю, сестрам понадобится и этот коттедж?

Кэрью пожал плечами, включил зажигание и уехал.

Когда огоньки машины исчезли из виду, учитель пошел к себе. В пруду, над которым, шелестя, склонялись ивы, тихо сияла звезда. Он долго стоял и смотрел на ее безмятежное отражение. Потом она начала меркнуть у него на глазах. В небе плыли облака. Звезда еще раз вспыхнула, ярче прежнего. И погасла.

Он вошел в дом и закрыл за собой дверь. Сидя у себя в кресле, он слышал, как нашептывает что-то ива, обращаясь к воде и к ограде. И как это он останется без своего пруда?

Существуют две разновидности ирландцев, которые я не выношу. Первые из кожи лезут вон, чтобы вести себя так, как — на их взгляд — должны вести себя англичане. Вторые из кожи лезут вон, чтобы вести себя так, как — на их взгляд — должны вести себя ирландцы. Эти последние невыносимо скучны. И вот таков Айк Дигнам. Он считает, что ирландцы остроумны, и поэтому пересыпает речь вымученными остротами. Он воображает, что ирландцы обладают богатой фантазией, поэтому постоянно рассказывает всякие небылицы. Кроме того, он вбил себе в голову, что ирландцы от природы чертовски насмешливы, что прекрасно уживается с его представлением об ирландцах как о больших реалистах, поэтому он готов порицать всех и каждого за недостаток здравого смысла. Но поскольку он верит также, что нет на свете людей снисходительней и сердобольней, чем ирландцы, то неизменно кончает свои гневные тирады словами: «Однако будем уповать на то, что в душе бедняга не так уж плох». В результате, разговаривая с ним, никогда не знаешь, с кем, собственно, ты сейчас говоришь — с Айком ли фантазером, Айком-реалистом, Айком — злым насмешником или же с Айком-добряком.

Уверен, что этого он и сам толком не знает. Он газетчик — ведет раздел внутренней политики. Мне приходилось быть свидетелем того, как, сделав из человека отбивную, он заявляет потом за кружкой пива, смущенно похохатывая:

— Ну и штуку же я отмочил. Знаете, что я написал в своей колонке о Гарри Ломбарде? Я написал: «Нет такой темы под солнцем, которая не исторгла бы из его уст потока красноречия, водянистого, как молоко ослицы». Ей-богу, мы, ирландцы, — кошмарные люди. Он наверняка перестанет теперь со мной разговаривать.