Шон О'Фаолейн - Избранное

— Ну конечно, мой дрюжочек, все совсем иначе в спальне.

Он проснулся в двадцать пять минут четвертого, внезапно, словно в колокол ударили, — такие пробуждения знакомы тем, кто хватил после полуночи лишнего, — встал, выпил полную кружку холодной воды, узрел, слегка раздвинув занавески, предрассветное майское небо, потом, глянув в сторону кровати, увидел в бледном свете утреннего фонаря ее лицо — она спала спокойно, мирно и невинно, как дитя, насытившееся материнским молоком. Он присел на край кровати и долго на нее смотрел, охваченный страшным сознанием, что впервые в жизни полюбил.

Утренние облака порозовели, словно лепестки, и они пили кофе, которое он приготовил. Он уславливался с ней (почему-то придушенным шепотом) о встрече на завтра — «Нет, сегодня!» — весело воскликнул он — в двадцать пять минут четвертого (отныне для него это стало Мистическим Часом Любви), но со строжайшей оговоркой, что он не сможет ни на что надеяться, если она не выставит до трех часов три горшка с красной геранью на подоконнике своей лавки, а она в свою очередь должна опасаться самого трагического оборота событий, если в двадцать минут четвертого, когда она подойдет к дому, занавески на его окнах окажутся неподнятыми. Она понимала, что гораздо проще им было бы условиться о свидании по телефону, но она понимала также, как романтично он настроен, как полон сладострастной неги, и, посмеиваясь, согласилась на весь этот конспиративный антураж, коль скоро Ферди полагает, что такого рода невинные уловки разжигают чувства. А сама подумала: «Бедный мальчик! Начитался эротических книжек».

Между двумя и тремя часами она трижды имела удовольствие видеть, как он прошел мимо ее лавки в темных очках. Она безжалостно заставила его прогуляться и в четвертый, и лишь ровно в три часа ему предстало долгожданное зрелище: две белые руки с розовыми ноготками — плутовка не сделала это сама, а попросила продавщицу — вдруг возникли из-за тюлевых занавесок и поставили на подоконник три алых кустика герани. Тут он, вероятно, ринулся сломя голову в ближайшую цветочную лавку и купил розы, лепестками которых усеял шелковые простыни своей постели, что она обнаружила, когда с непостижимой бессердечностью позвонила в его дверь на целых пять мгновений позже условленного Мистического Часа. Патефон приглушенно — сквозь полотенце — играл Вагнера. Китайский болванчик, всунутый в медную вазу, пресыщенно рыгал. Он набросил розовую шелковую косынку на лампочку возле кровати. Зеркало на туалетном столике наклонил так, чтобы, лежа, они могли себя видеть. Через пять минут он уже ничего не видел, не слышал, не чувствовал и одно только существовало — ее смех, а Селия ужасно развеселилась, увидев в зеркале свой зад, испещренный прилипшими к нему розовыми лепестками. Ферди тоже засмеялся, но это стоило ему нечеловеческих усилий.

Весь день он толковал лишь об одном: побег, развод, новый брак. Чтобы его утихомирить, она поддерживала эту тему. На всех последующих свиданиях он говорил об этом вновь и вновь. Она любила его и ему потакала. Их свидание в среду, на третьей неделе романа, было целомудренным и кратким, ибо ее Михол давал в тот день званый обед в своем доме, куда пригласил несколько деловых знакомых и коллег, после чего все они летели на два дня в Манчестер на совещание торговцев ножевыми изделиями. Ферди сказал, что приготовит большой запас шампанского, икры, паштета и бриошей, чтобы в течение этих двух дней они могли не покидать постели.

— Ни единого разу? — бесстыдно спросила она, и он сделал недовольную гримасу.

— Какая же ты реалистка, Селия!

В четверг уже в четверть четвертого он тревожно сновал от окна к окну. В двадцать пять минут четвертого он бормотал: «Надеюсь, она не опоздает». То и дело ощупывал бутылку шампанского, дабы убедиться, что оно не переохладилось. В тридцать пять четвертого он простонал: «Опоздала, я так и знал!» Без двадцати четыре, окидывая яростным, ревнивым взором улицу, он крикнул: «Эта дрянь предала меня!» Без четверти четыре зазвонил колокольчик; одним прыжком он оказался у дверей. Она дышала таким холодом, словно ее сию минуту изваяли из каррарского мрамора. Он хотел ее обнять, она его оттолкнула. Она остановилась на коврике у порога и, как видно, так и собиралась там стоять. Ее глаза расширились от страха.

— Михол! — шепотом произнесла она.

— Он все узнал?

— Господь наказал нас обоих!

Ферди вздогнул, словно его ударили по лицу.

— Он умер? — спросил он с надеждой, подавляя дурные предчувствия и страх.

— Удар.

Она с отчаяньем резко махнула рукой.

— Une attaque? De paralysie? [86] Удар? Паралич? (франц.)

— Заглянул ко мне в лавку по дороге на самолет. Попрощался, вышел — его ждало такси. Я вернулась в кабинет взять сумочку и забежать в одно местечко перед нашим с тобой рандеву. Вдруг влетает шофер и кричит, что у Михола припадок, что он лежит прямо на тротуаре. Мы довезли его до дома 96. Это больница Святого Винсента. Угловой дом, рядом с парком. Он в сознании. Но говорить не может. Парализована одна сторона. У него очень тяжелый инсульт.

Селия повернулась и быстро сбежала вниз.

Он проклял всех богов, и это было первым его откликом на горестную весть. Почему удар не хватил старого дурня неделей позже? Затем сверкнула радостная мысль: «Он умрет, и мы поженимся». Третья мысль была печальной: «Бедная маленькая капустка!» Четвертая была: «Бриоши выброшу, а остальное в холодильник». Пятая, шестая и седьмая — три рюмки шотландского виски, проглоченные подряд, пока он взвешивал в уме, как может повести себя Селия, если черный ангел взмахнет своим крылом. Время покажет, решил он, только время.

Но когда лжецы становятся рабами времени, что остается времени, как не лгать вместе с ними? Бочка, вполне прочная на вид для старого вина, дает течь то там, то сям. Корабль, снаряженный для путешествия в бурных морях, ржавеет, пришвартовавшись в гавани. Селия твердо заявила, что не будет никаких перемен. Он принялся ее разубеждать. Ведь изменилось все, и изменилось к лучшему. Он возликовал, когда врачи сказали, что их пациент обречен. Прошло еще две недели, и она сообщила, что врачи поражены живучестью своего пациента. Ферди заговорил о побеге. Селия — о том, чтобы предоставить все времени. Однажды ночью, сжимая ее в объятиях, он ликующе вскричал, адресуясь к люстре, что любовники свободны, когда свободы лишены мужья. Она с ним не согласилась. Им не удалось ни разу провести ночь вместе в ее постели: ведь экономка постоянно ночует наверху. Он отмел это возражение. Не все ли равно, где им спать! Он был бы счастлив спать с ней в Феникс-парке. Она с раздражением ему напомнила, что на улице дождь. «Я, по-твоему, тюлень?» Он предложил ей шампанского. И тут она открыла ему ужасную правду. Эта ночь — последняя, которую они проводят вместе.