Пол Боулз - Замерзшие поля

(1959)

Двое друзей, Лахсен и Идир, шли по пляжу в Меркале. У камней стояла девушка, ее джеллаба трепетала на ветру. Увидев девушку, Лахсен и Идир остановились. Встали и принялись разглядывать. Лахсен сказал:

— Ты ее знаешь?

— Нет. Ни разу не видел.

— Давай подойдем.

Они оглядели пляж, нет ли с девушкой мужчины, но никого не обнаружили.

— Шлюха, — сказал Лахсен.

Подойдя поближе, они увидели, что девушка совсем юная. Лахсен рассмеялся.

— Это просто.

— Сколько у тебя с собой? — спросил Идир.

— Думаешь, я собираюсь ей платить? — вскричал Лахсен.

Идир понял, что Лахсен хочет ее избить. («Если не платишь шлюхе, должен ее побить».) Эта мысль ему не понравилась: они уже делали так раньше, и почти всегда это плохо заканчивалось. Ее сестра или какой-нибудь родственник жаловались в полицию, и, в конце концов, всех сажали в тюрьму. Идира раздражало сидеть взаперти. Он старался не ввязываться, и обычно ему это удавалось. Лахсен отличался от Идира в том, что любил выпить, а Идир курил киф. Курильщики кифа предпочитают покой, а выпивохи — не такие. Им нравится все крушить.

Лахсен почесал промежность и сплюнул на песок. Идир знал, что в голове он прокручивает, как будет забавляться с девушкой, планирует когда и где он ее завалит. Идир беспокоился. Девушка смотрела в другую сторону. Она придерживала подол своей джеллабы, чтобы ее не раздувал ветер.

Лахсен сказал:

— Жди меня здесь.

Он подошел к ней, и Идир видел, как шевелятся ее губы, потому что она была без чадры. Все зубы у нее были золотые. Идир терпеть не мог женщин с золотыми зубами, потому что, когда ему было четырнадцать, влюбился в золотозубую шлюху по имени Зухра, а та не обращала на него внимания. Он сказал себе: Пускай забирает». Кроме того, ему не хотелось быть рядом с ними, когда начнутся неприятности. Он стоял на месте, пока Лахсен не свистнул ему. Тогда он к ним подошел.

— Готов? — спросил Лахсен.

Он взял девушку за руку и повел ее вдоль камней.

— Уже поздно. Мне пора идти, — сказал ему Идир. Лахсен удивился, но ничего не ответил. — В другой раз. — Идир пристально смотрел на Лахсена, пытаясь его предостеречь. Девушка язвительно рассмеялась, точно смех мог пристыдить его и вынудить остаться.

Он был доволен, что решил вернуться домой. Когда он проходил фиговый сад мендуба, его облаяла собака. Он швырнул в нее камень и попал.

На следующее утро Лахсен пришел в комнату Идира. Его глаза были красны от вина, которое он пил. Он уселся на полу и вытащил платок с узелком на уголке. Развязал, и ему на колени упало золотое кольцо. Подняв кольцо, он протянул его Идиру.

— Тебе. Дешево достал.

Идир видел, что Лахсен хочет, чтобы он принял подарок, и надел кольцо на палец.

— Пусть Аллах дарует тебе здоровье.

Лахсен почесал подбородок и зевнул. Потом сказал:

— Я видел, как ты на меня смотришь, поэтому мы пошли на каменоломню — я думал, там удобнее всего. А потом вспомнил ту ночь, когда полиция повязала нас в Буач-Хаче, и вспомнил, как ты смотрел на меня. Повернулся и бросил ее там. Дешевка!

— Так ты не в тюрьме и пьян! — Идир рассмеялся.

— Это верно, — подтвердил Лахсен. — И поэтому дарю тебе кольцо.

Идир знал, что кольцо стоит пятьдесят дирхамов, не меньше, и он сможет его продать, если срочно понадобятся деньги. На этом их дружба с Лахсеном закончится, но тут уж ничего не попишешь.

Иногда Лахсен заглядывал по вечерам с бутылкой вина. Он выпивал всю бутылку, Идир курил трубку с кифом, и они слушали радио, пока программа в двенадцать часов не кончалась. Потом, очень поздно, шли по улицам Драдеба в гараж, где приятель Лахсена работал ночным сторожем. В полнолуние было светлее, чем при свете фонарей. А когда луна не сияла, на улицах было пусто, и в редких ночных кафе мужчины рассказывали друг другу о проделках воров, которых становилось все больше. Это оттого, что почти нигде не было работы, и деревенские продавали коров и овец, чтобы заплатить налоги, а потом перебирались в город. Лахсен и Идир работали где придется, когда выпадал случай. Какие-то деньги у них водились, они не голодали, а Лахсен иногда мог позволить себе бутылку испанского вина. С кифом Идиру хлопот было больше, поскольку всякий раз, когда полиция решала исполнять закон, который приняли против кифа, его бывало непросто достать, а цены взлетали. А затем, когда кифа становилось навалом, потому что полиция переключалась на оружие и повстанцев, цены оставались высокими. Идир не стал курить меньше, но теперь курил один в своей комнате. Если куришь в кафе, непременно отыщется человек, который забыл свой киф дома и будет просить у тебя. Идир сказал своим друзьям в кафе «Наджа», что бросил курить и неизменно отказывался от трубки, если ему предлагали.

Вернувшись домой рано вечером, когда в открытое окно проникали сонные городские звуки, потому что было лето и на улицах звучали голоса людей, Идир уселся на стуле и задрал ноги на подоконник. Так он мог курить и смотреть на небо. Придет Лахсен, они поболтают. Время от времени они ходили вместе в Эмсаллах, в барраку возле скотобойни, где жили две сестры со своей слабоумной мамашей. Лахсен и Идир напаивали мать допьяна и укладывали спать во внутренней комнате. А потом напаивали сестер и проводили ночь с ними, не платя. Коньяк был дорог, но все равно выходило дешевле, чем запросили бы шлюхи.

В разгар лета, на праздник Сиди Касема вдруг стало очень жарко. Люди ставили палатки из простыней на крышах домов, готовили и спали там. Ночью при свете луны Идир смотрел, как на крышах покачиваются коробки из простыней, а внутри горят красные огоньки жаровен. Днем солнце, сиявшее в этом море белых простыней, слепило его, и он старался не выглядывать в окно, когда ходил по своей комнате. Ему бы хотелось жить в комнате подороже, со ставнями, не пропускающими свет. От яркого солнечного дня, наполнявшего небо снаружи, было никак не защититься, и он с тоской ждал сумерек. Он взял за привычку не курить киф до захода солнца. Ему не нравилось курить днем, а особенно — летом, когда воздух горяч, а свет ярок. С каждым днем становилось все жарче, и он решил закупить впрок еды и кифа, чтобы взаперти продержаться несколько дней, пока не станет прохладнее. Два дня на этой неделе он работал в порту, так что деньги у него были. Он положил еду на стол и запер дверь. Потом вытащил из замка ключ и швырнул в ящик стола. Рядом со свертками и банками в корзинке, с которой он ходил на рынок, лежала большая пачка кифа, завернутая в газету. Он развернул ее, достал пучок и обнюхал. Два часа Идир просидел на полу ощипывая листья и измельчая их на кухонной доске, отсеивал и резал, снова и снова. Однажды солнце добралось до него, и пришлось пересесть подальше от жары. Когда солнце село, у него был готов запас на три или четыре дня. Он встал с пола, сел на стул, положи кисет и трубку на колени и закурил. Радио играло берберскую музыку, которую всегда передавали в это время для лавочников из Суса. В кафе мужчины нередко вставали и выключали ее. Идиру же она нравилась. Курильщики кифа обычно любят ее из-за накуса, все время выстукивающего один узор.