Пол Боулз - Замерзшие поля

Бен-Таджах был небогат. Он жил один в комнате рядом с Баб-Дуккалой, и у него было место на базаре, где он продавал вешалки для пальто и сундуки. Часто он не открывал лавку, потому что лежал в постели с больной печенью. В такие дни он, не поднимаясь с кровати, колотил по полу медным пестиком, и живший внизу почтальон приносил ему пищу. Иногда он оставался в постели целую неделю. По утрам и вечерам почтальон приходил с подносом. Пища была не слишком хорошей, поскольку жена почтальона мало смыслила в стряпне. Но он был рад и этому. Дважды он приносил почтальону новые сундуки для хранения одежды и одеял. Одна из жен почтальона прихватила сундук с собой, когда бросила его и уехала обратно к своей семье в Касба-Тадлу. Бен-Таджах и сам пытался жить с женой какое-то время, потому что нужно было, чтобы кто-то постоянно ему готовил и стирал одежду, но девчонка была родом с гор и дикая. Она не усмирялась, сколько бы он ее ни бил. Все в комнате было переломано, и, в конце концов, пришлось выгнать ее на улицу. «Ни одна женщина больше не переступит мой порог», — говорил он друзьям на базаре, и те смеялись. Он приводил домой много женщин и однажды обнаружил, что у него ан нуа. Он знал, что это дурная болезнь, потому что она остается в крови и выедает изнутри нос. «Человек теряет нос только после того, как уже потерял голову». Он попросил у доктора лекарство. Доктор дал ему бумагу и велел отправиться с ней в «Фармаси Д'Этуаль». Там он купил шесть ампул пенициллина в коробке. Принес их домой и связал каждую бутылочку шелковой ниткой, скрепляя так, чтобы получилось ожерелье. Он всегда носил его на шее, стараясь, чтобы стеклянные ампулы прикасались к его коже. Он думал, что теперь наверняка уже вылечился, но двоюродный брат в Фесе только что сказал ему, что лекарство нужно носить еще три месяца или, по крайней мере, до новолуния в шавваль. Он размышлял об этом, пока два дня ехал домой в автобусе, и решил, что брат слишком осторожничает. Он постоял на Джемаа-эль-Фна, поглядел на ученых мартышек, но толпа слишком давила, и он пошел дальше. Вернувшись домой, закрыл дверь и сунул руку в карман, чтобы достать конверт, потому что хотел вновь на него взглянуть в своей комнате и убедиться, что написанное на нем имя — точно его собственное. Но письма не было. Он вспомнил давку на Джемаа-эль-Фна. Кто-то сунул руку ему в карман и, решив, что нащупал деньги, взял письмо. И все же Бен-Таджах не до конца в это верил. Он был убежден, что заметил бы кражу. Письмо в его кармане было. Он даже не уверен в этом. Он присел на подушки. «Два дня в автобусе, — подумал он. — Я, должно быть, устал. Никакого письма я не находил». Он снова пошарил в кармане — ему казалось, что он еще помнит сгиб конверта на ощупь. «С чего бы на нем быть моему имени? Я вообще никогда не находил никакого письма». Затем он подумал, не видел ли кто-нибудь, как он сидит в кафе с конвертом в одной руке и листом бумаги в другой и долго их разглядывает. Он поднялся. Он хотел вернуться в «Кафе двух мостов» и спросить кауаджи : «Видел ли ты меня час назад? Смотрел ли я на письмо? Если кауаджи скажет «Да», значит письмо настоящее. Он повторил вслух слова: «Небо дрожит, и земля испугана, и два глаза — не братья». В повисшей тишине воспоминание о звуке слов напутало его. «Если письма не было, откуда эти слова?» И он содрогнулся, потому что ответ на это был: «От Сатаны». Он собирался открыть дверь, но тут его остановил новый страх. Кауаджи может сказать «нет», и это будет еще хуже, поскольку означает, что слова вложил прямо ему в голову Сатана, что Сатана выбрал его, чтобы явить себя. В таком случае он может появиться в любой момент. « Ах-хадду-лаш-лаха-шл-Аллах…» — помолился он, подняв вверх указательные пальцы по обе стороны от себя. Затем вновь сел и замер. На улице кричали дети. Он не хотел слышать ответ кауаджи: «Нет. У тебя не было никакого письма». Если он узнает, что Сатана приближается, чтобы искусить его, будет сложнее бороться с Ним молитвами, потому что ему станет страшнее.

Некто-из-Собрания встал. Позади него была стена. И себси в его руке. Над головой было небо, которое, чувствовал он, вот-вот разразится светом. Он запрокинул голову, разглядывая его. На земле было темно, но за звездами наверху все же был свет. Впереди него находился писсуар Плотницкого Базара, поставленный французами. Поговаривали, что им пользуются одни евреи. Он был из жести, и перед ним была лужа, в которой отражались небо и верх писсуара. Словно лодка в воде. Или пирс, к которому причаливают лодки. Не сходя с места, Некто-из-Собрания увидел, как одна медленно приближается. Он шагнул к ней. И тут вспомнил, что обнажен, и прикрыл рукой член. Через минуту шлюпка ударится о пирс. Он потверже встал на ноги. Но в эту секунду большая кошка выбежала из тени у стены, остановилась посреди улицы и посмотрела на него, обернувшись злым лицом. Он увидел ее глаза, и не сразу смог отвести взгляд. Затем кошка перешла улицу и пропала. Он не знал точно, что случилось, и замер на месте, глядя в землю. Вновь посмотрел на отражающийся в луже писсуар и подумал: «Это была всего лишь кошка на берегу». Но глаза его напутали. Как будто не кошачьи вовсе, а человека, который им интересуется. Он заставил себя забыть, что у него возникла эта мысль. Он все еще ждал, что шлюпка заденет пирс, но ничего не произошло. Она застыла на месте, у самого берега, не дотрагиваясь до него. Он долго стоял неподвижно, ожидая, чтобы что-то произошло. Затем очень быстро пошел по улице к базару. Он только что вспомнил, что старуха в полицейском участке. Хотелось ей помочь, но сперва следует выяснить, куда ее забрали. «Придется обойти все участки в медине», — подумал он и уже не чувствовал голода. Одно дело обещать себе, что он ей поможет, когда он далеко от земли, и другое — в двух шагах от комиссариата. Он прошел мимо входа. В дверях стояла пара полицейских. Он шел дальше. Улица изогнулась, и он оказался один. «Эта ночь будет драгоценностью в моей короне», — сказал он, быстро свернул налево и прошел по темному проходу. В конце он увидел вспышки и понял, что там Мустафа — присматривает за огнем в пекарне. Он пробрался в грязную хижину, где стояла печь. «А, шакал вернулся из леса», — сказал Мустафа. Некто-из-Собрания потряс головой. «Это плохой мир», — поведал он Мустафе. «У меня нет денег», — сказал Мустафа. Некто-из-Собрания не понял. «Все шиворот-навыворот, — сказал он. — Сейчас плохо, и мы должны все сделать еще хуже, чтобы идти вперед». Мустафа увидел, что Некто-из-Собрания был мкииф ма рассу и не хотел денег. Он посмотрел на него дружелюбнее и произнес: «Секреты — не для друзей. Говори». Некто-из-Собрания рассказал, что старуха оказала ему огромную услугу, и поэтому три полицейских арестовали ее и забрали в участок. «Ты должен пойти за меня в комиссариат и спросить, нет ли у них старухи». Он вытащил себси и очень долго ее наполнял. Набив, выкурил сам, ничего не предложив Мустафе, потому что Мустафа тоже никогда не предлагал ему свою. «Видишь, как моя голова полна кифом, — сказал он, смеясь. — Я не могу идти». Мустафа тоже засмеялся и сказал, что лучше ему остаться, а он сходит вместо него.