Питер Устинов - День состоит из сорока трех тысяч двухсот секунд

Мосье Петисьон вошел в лавку Кнусперли перед самым обедом, когда мадам Кнусперли помогала своему мужу за прилавком.

Быстро отделавшись от двух других покупателей, Кнусперли улыбнулся столь почтенному клиенту.

— Не часто мы имеем честь видеть вас лично, мосье Петисьон, — сказал он. — Надеюсь, нет никаких жалоб на лыжные ботинки для вашего сына?

— Я даже не знал, что они куплены здесь, — отвечал Петисьон.

— О да… Мы подобрали лыжное снаряжение для всей семьи. Мадам была у нас только вчера вместе со своим инструктором, они подыскивали более совершенную модель лыж. Я предложил им «Лоун Иглз» — любимую марку чемпиона…

Петисьон бросил на него острый взгляд.

— Я пришел сюда не за покупкой, — сказал он. — Напротив, я хочу получить кое-какие деньги с вас.

— С меня? — Кнусперли побледнел.

— Речь идет о часах, — продолжал Петисьон в свойственной ему спокойной, деловой манере.

— О часах. Я что-то не припомню…

— Напротив, у меня есть основания полагать, что вы прекрасно знаете, о чем я говорю. Моя служанка купила у вас часы.

— Эта итальянская дама? О, разумеется…

Изображая невинность, Кнусперли волей-неволей подыгрывал во всем Петисьону.

— Совершенно верно. Итальянская дама. Она приобрела у вас часы за сто восемьдесят франков.

— Вообще-то их настоящая цена сто девяносто восемь франков, но я сделал скидку специально для нее.

— Это, безусловно, было весьма великодушно с вашей стороны. Теперь разберемся, продиктованы ли ваши дальнейшие поступки все тем же великодушием. Как я понимаю, часы эти покупательнице не подошли и она вернула их вам для обмена — такова обычная практика во всех хороших магазинах.

— Согласен с вами, мосье.

— Рад это слышать. В самом деле, вы подтвердили свою точку зрения, послав ей в обмен часы стоимостью примерно в двадцать французских франков… это по нынешнему обменному курсу около восемнадцати швейцарских франков.

— О мосье, я протестую! Кто оценивал часы?

Мосье Петисьон сверился с бумажкой, на которой составил для себя резюме.

— Фирма «Ожье, Дюпон и сын», бульвар Победы, сто восемнадцать, Париж. Они представляют по меньшей мере три известные швейцарские часовые фирмы.

— Но, мосье, ведь это «Помона Эвергоу»!

— Я никогда не слышал о такой фирме, — ответил мосье Петисьон, — хотя веду дела с крупнейшими компаниями Женевы и Ла-Шо-де-Фона. Но и в моих познаниях могут оказаться пробелы. В таком случае вам достаточно только предъявить мне каталог фирмы «Помона», и мы вместе определим, сколько вы остались должны моей служанке.

Кнусперли смешался, особенно потому, что жена его внимательно прислушивалась к разговору.

— «Помона» не выпускает каталога своих изделий, — сказал он.

— Но почему? Разве это не обычная деловая практика?

— Не знаю, мосье. «Помона» — странная фирма во многих отношениях.

— Вполне могу в это поверить. Может быть, вы дадите мне ее адрес и телефон? Тогда мы сумеем выяснить все вопросы.

— У меня нет их адреса… при себе.

— Тогда как же вы получаете от них часы? — поинтересовался мосье Петисьон. — Уж не фабрикуете ли вы их случаем сами?

— Мосье, я буду с вами откровенен…

— Наконец-то.

— Что происходит, Генрих? — спросила мадам Кнусперли.

— Ничего. Ничего не происходит. — Он весь подался вперед. — У вас, мосье, работает некая мадам Деморуз, она поддерживает порядок в шале во время вашего отсутствия.

— Совершенно верно.

— Когда ваша итальянская служанка выбрала часы за сто восемьдесят франков…

— И уплатила за них!

— Я и не говорю, что она не платила! Я никогда не говорил этого! Никогда, мосье!

— Ну хорошо, продолжайте.

— Она… служанка то есть, послала эти часы в Италию. Я полагаю, кому-то в подарок. Подарок не подошел и был возвращен. Вместе того чтобы отправить часы обратно мне, как и следовало поступить, она послала их мадам Деморуз, а та дала их своему мужу, чье имя мосье Деморуз.

— Это кажется логичным.

— Итак, этот самый мосье Деморуз пришел ко мне и наотрез отказался вернуть часы. Это, сказал он, уже не новые часы, поскольку он их носит. Он указал также, что в пути на корпусе появилась вмятина. Что же мне было делать? Я не могу позволить себе нести такие убытки. И я посоветовал ему приобрести для вашей служанки другие часы и уладить все дело с ней самой, коль скоро она прислала часы именно ему. Он выбрал часы «Помона», сказав, что они вполне подходят. Он заплатил за них. Обе пары часов оплачены, и, что касается меня, вопрос исчерпан. Люди все время приходят ко мне за покупками, и коль скоро покупки эти оплачены, меня не интересует, что происходит с товаром, как только он окажется за пределами магазина. У меня, в конце концов, не благотворительное заведение.

— Очень хорошо, — спокойно ответил мосье Петисьон. — Я выслушал ваш рассказ. Все, что я могу сказать вам, сводится к одному: кто-то должен будет выплатить разницу между восемнадцатью и ста восемьюдесятью франками, и в следующий раз, полагаю я, вы увидите меня в обществе жандарма.

— Часы стоят сорок франков, мосье, а не восемнадцать!

— Я предпочитаю полагаться на оценку авторитетного часового мастера, тем более что вы вроде бы и в руках не держали прейскурант фирмы «Помона». Bon appétit! [35] Приятного аппетита! (франц.).

— Чертов Деморуз! — завопил Кнусперли, когда Петисьон ушел, но эта вспышка благородного негодования не спасла его — жена задала ему унизительнейшую взбучку.

Петисьон пообедал в лыжном клубе, наблюдая дефилировавших перед ним элегантных дам. После обеда он вернулся в шале, зная, что мадам Деморуз будет там прибираться.

— Говорят, ваш муж обзавелся красивыми новыми часами, — заметил он, притворяясь, будто читает «Фигаро».

— Новыми часами, мосье? А я и не заметила.

— Ах, полноте, мадам Деморуз, вы — и вдруг не заметили! Судя по тому, как блистательно наводите вы порядок в доме, вылизывая каждое пятнышко, я считаю, вы замечаете все и вся.

— Может, у него и есть часы, но не новые, — упорствовала мадам Деморуз.

— Не новые? Сколько же им? Пара недель, так мы скажем?

— К чему вы клоните, мосье?.

— А вот к чему, мадам Деморуз, — ответил Петисьон, смотри на нее в упор чуть ли не ласковым взглядом. — Пия послала вам часы, купленные ею для племянника, которые ему не подошли, не так ли?

— Верно.

— Может, вам будет угодно продолжить рассказ самой, начиная с этого места?

— Но в чем дело?

— Я объясню вам, когда вы закончите.

Мадам Деморуз пожала плечами. Она, разумеется, вела себя менее подозрительно, чем мосье Кнусперли; но ведь она женщина, подумал мосье Петисьон, и если красоты на них всех не наберешься, то искусство лжи — кладезь неисчерпаемый.