Светлана Викарий - Вот моя деревня

Женщины взяли по тонкой свечечке и по знаку священника подошли к центру. Вика дала Димке свечку и поставила его впереди. Димка прибежал, оторвавшись от своих игр — он катался с горки. Он был весь в снегу, взъерошенный, но застыл со свечкой в левой руке, и ни разу не повернул к ней головы. Вика видела, что батюшка ласково глядел на сироту.

А Вика считала прихожан, вернее прихожанок. Из мужского состава деревни в наличии был только Ваня Чибис, как всегда чисто выбритый и опрятный. Остальные двадцать девять, она дважды пересчитала, были женщинами. И не просто женщинами, а пожившими тетками и глубокими старухами. Плюс пятеро мелких. И это на семьсот жителей поселка!

А где же остальные? Где Кумариха, где Рыжий, где Буренок со своей неразлучной Лялькой? Где Шурочка? Где Галя в Шляпке? Где Лешка Хромой? Где? Где?.. Где все они — убогие и неумытые, обманутые и лживые, немилосердные и покинутые, ленивые и завистливые, отчаявшиеся и грешные…

Батюшка говорил об общине, сожалел, что нет церкви в Калужском. А она думала: Сколько ж надо церкви пустой простоять, дожидаясь своих прихожан? Сколько ж надо ждать, когда измученное сердце прикажет ногам пойти в церковь и посмотреть в глаза Спасителю? И не найдется ли еще один Шиловонин, который продаст, числящееся на балансе бесполезное строение, армянам на кирпич?

Началась литургия. Две женщины, приехавшие с батюшкой, стройно запели. Иногда они поднимали глаза кверху, словно там, на потолке, виделся им божественный образ. Батюшка читал Евангелие, его голосу не доставало убедительной силы. А когда он говорил о страхе божьем, в который раз поминая и призывая рабов божьих к страху, Виктория вдруг поняла: да, да, все мы рабы. Рабы, отказывающиеся делать свою человеческую и духовную работу. И без страха божьего, как без кнута нам не обойтись. Стегать нас и стегать, по спинам, которые распрямляют плечи от самодовольства, по упрямым выям, которые не хотят держать голову на этих плечах, по этим ногам, которые идут не туда, куда зовет их Бог и научает Учитель.

Потом пономарь призывал к трезвости, и объяснял женщинам грех аборта, но его уже никто не слушал.

— Трезвитеся, трезвитеся… — повторял он вслед уходящим.

Нагорной проповеди не получилось. Пономарь кротко вздохнул.

Когда входили из клуба, Вика спросила Димку:

— Понравилась тебе служба? Водичку освятили, чтобы стала она живой.

— Не-ет!.. Скучно.

Вика подумала про себя: «Погоди. Вот сядет тебе твой ангел-хранитель на плечо. Может, и раскроешь ты свои духовные очи».

Материнского капитала ждали весь январь. В начале февраля снова пообещали, что получат его в конце месяца. На Маринкин день рождения 16 февраля домой опять Надя не успевала. А главное Славка… Маринка сказала, что дядя Слава устал ждать, и рядом с ним появилась бабенка. Очень симпатичная. Может, дочь специально пугала Надю?

Весна обещала быть ранней. В расплавленном свинце неба появились голубые просветы. От желания весны почки сирени набухли, как соски молоденьких девушек от первых поцелуев. Изумрудная трава перемешалась с прошлогодней. Ковер выглядел пока неухоженным, заляпанным старой краской, но обещал выровняться и зацвести первозданной зеленью. Людка, как и обещала, сама явилась на Садовую № 10 накануне Восьмого марта.

С ревностью, исподволь оглядывала Викин дом и ремонт. В душе своей черной и завистливой она не могла простить Вике, что та не купила ее дом. Свадьбу дочери на чужие деньги пришлось делать, под проценты заняла, будь он неладен этот материнский капитал! Чуть не полгода пришлось его ждать. Копейка, то есть ложка в самом деле дорога к обеду. Проценты съели всю дополнительную прибыль от продажи. И чего она добилась?

— Ну, что, завтра за деньгами поедем. — С порога сказала Наде. — Дождались.

— Пришли! Денежки мои! Наконец-то! Слава — те яйца!

Надя, забыв все обиды, кинулась обнимать бывшую хозяйку, но та, увидев порыв, отстранилась и поджала тонкие губы.

Вика про себя улыбнулась, действительно, Людка все больше напоминала старуху Изергиль. Человеческий утиль.

Опять у Нади все завертелось, закрутилось. Надо было отдать долги в магазины, собрать последние вещички, позвонить сыну, чтоб заказал им с Вовушкой билет на самолет через Интернет, надо было проститься с подругами и всеми жителями поселка, ведь среди них кроме Али Хромовой, Вики и Натальи Сидоровой, ставшими ей дорогими, тоже жили неплохие люди. Со своими недостатками, но и здесь жили люди обыкновенные, мечтающие о счастье, путающие понятия, но это совсем не важно. Таких людей была полна вся Россия. И они держали ее, больную, полусумасшедшую, на своих плечах, совсем не зная мифа об атлантах. Откуда их им знать! Оттого и падали, оттого и пили, надорвавшись держать.

Это все пролетело у нее в голове, как вихрь. А главное, надо помириться с Вовушкой, он букой сидел уже второй день и не открывал ей дверь. Последний раз они крепко поссорились, Вовушка капризничал часто. Она привыкла его прощать — как-никак инвалид. Бог с тем, что не угодила иногда. Картошку не так поджарила, или сильно кислый борщ сварила. Нервничала она, потому что Вовушка категорически отказывался выходить из дома, а ногу надо было разрабатывать. Свекровь Али Хромовой, бабушка той же поры, что и брат, вместе с ним попавшая в тот странный вихрь, давно ходила по квартире и по двору. А Вовушка разве что встанет иногда дверь ей открыть. Не то ленился, не то боялся… Она замаялась убирать из-под него, подстирывать, ухаживать за ним как за малым ребенком…

— Если мамка наша видит нас оттуда, она точно довольна. — В сердцах говорила она брату. — Кто бы за тобой так ходил?

А Вовушка ругался последними словами и благодарности никакой не высказывал. Грозил, что не поедет отсюда никуда, мол, за его пенсию, приютит его кто-нибудь. Она пыталась объяснить, что все это непросто, никому он не нужен. Пьяницам разве, чтоб пропивать его пенсию. Так ведь прописка еще нужна, чтобы получать эту пенсию. Забыл что ли, как те охламоны в Черняховске в бывшей Вовкиной квартире тебя поимели… Теперь надо и куртку тебе покупать… в Сибирь все же возвращаемся, и теплые ботинки нужны.

Она даже испугалась… вот привезу его домой, окаянного, а он Славке наплетет что ни попадя… Испортит жизнь.

На Славку у нее только и была надежда. У Славки был дом. И она могла бы купить какую-нибудь халабуду на окраине, да и Маринка бы не оставила ее без помощи. Но деньги лучше оставить на старость. Это Надя, бывший бухгалтер, и поживший человек, очень хорошо теперь понимала. Пожить в радости хотелось остаток жизни, не думать о куске хлеба. Со Славиком.

Вроде, как ждал ее Славка, не обзавелся за годы ее странствия никакой бабенкой, а тех которые сами бегали к нему по своему бабьему делу, она готова была простить. Сама-то она была чиста перед ним, как белый лист бумаги. И по чистому этому листу хотелось ей написать последнюю хорошую песню любви. Ведь была любовь между ними, не молодыми уже людьми, но не перестарками. И сына она помогла ему вырастить, и ведь стал он называть ее мамой, и побратался с ее Вовкой кровью. По — мальчишески, но было ведь.