Магда Сабо - Пилат

Старая даже нарисовала квартиру Изы на листке бумаги, как она ей представлялась, и прикинула, что куда станет, как разместится мебель. Получалось, правда, не так просторно, но зато умещалось все, кроме кухонного стола и шкафа: Иза, глупая, додумалась оборудовать кухню встроенными шкафами, так что теперь, хочешь не хочешь, придется-таки продать кое-какие вещи, — а ведь из какого прекрасного материала они сделаны, на них и краска-то лишь чуть-чуть вытерлась, так они с Винце их берегли. Она рисовала прилежно, с наслаждением; маленькими дужками обозначала стулья, квадратиками — столы, прямоугольниками — кровати. Чертежик она заботливо сложила и спрятала; когда придет Иза, можно будет вынуть его из сумки — и хоть сейчас же берись за дело. К тому времени и мебель вся будет на месте, Иза перевезет ее на грузовике. Так что найдется им чем заняться, когда приедут в Пешт. Но это ничего, она даже рада, ведь это такое приятное дело — вить гнездо.

Иза не приезжала целую неделю.

Когда на третий вечер на ночном столике зазвонил телефон, старая уже заснула и, вскочив в испуге, ощупью пошла к двери искать выключатель. С настольной лампой обращаться она не научилась и всегда зажигала верхний свет. Неловкими, трясущимися пальцами она схватила трубку, чувствуя панику, такую же, как дома всякий раз, когда настойчиво трещал звонок междугородной. Старая вообще относилась к телефону со страхом — как к усмиренному, но затаившему злобу зверю.

Иза, как выяснилось, звонила уже из Пешта. Старая в растерянности сжимала трубку. Как так — из Пешта? Почему она оставила ее здесь?

— Вышло немного не так, как я рассчитывала, — сказала Иза, — пришлось по-другому спланировать время. К тому же я подумала, что лучше поехать вперед и все подготовить к твоему приезду. Ты слышишь меня, милая?

Она слышала ее.

— Ты приедешь, а все уже готово. Ты рада?

Старая совсем не была рада, но не созналась в этом. В. конце концов, ей действительно следовало ценить, что за нее снова все сделали; но когда она вспоминала про листок, лежащий в сумке, слезы навертывались на глаза. Вот было бы славно самой обставить новый дом! А так — опять Иза мучилась с каждой вещью. Иза и на сей раз не доставит ей той радости, на которую они с Винце надеялись перед каждым рождеством; о, если б хоть раз, один-единственный раз Иза забыла купить им подарки и, когда семья соберется у елки, в мерцающих огоньках свечей блестели бы лишь дешевенькие мелочи, купленные ими для дочери. Но Иза появлялась у них с кучей подарков, рядом с которыми таким убогим выглядело все, что они тщательно выбирали, торжественная минута зажигания свечей каждый раз омрачалась неловкостью и стыдом, да к тому же им казалось, что ради них, ради вечера у елки дочь пожертвовала какой-то очень важной работой и, наверное, совсем не рада празднику.

— В четверг буду у тебя, — пообещала Иза. — Приеду поездом. Если хочешь, жди меня на станции. Пообедаем и сразу отправимся. Возьму тебя в зубы, как собака щенка, и притащу в Пешт. Я так соскучилась по тебе, мама!

От этих слов обида прошла, утихла, хотя до четверга было еще целых четыре дня, и старая понятия не имела, как проведет это время. Жди — сказала дочь. Она смаковала это слово даже на другой день, когда гуляла между санаторием и деревней, смотрела на поля, уже готовящиеся к весне, вдыхала предвещающие близость тепла запахи талой земли, древесного корья, горький аромат прошлогодних листьев. Заглядывала она и в лес и ходила по тропе, бегущей параллельно дороге — так было спокойнее, — время от времени наклоняясь и поднимая веточку или сучок. Когда в первый раз они затопят с Изой печку, то разведут огонь собранным ею хворостом. Она высушит его в номере, там всегда жарко, теплый воздух идет из-под окна, от какой-то железной решетки. Если положить сучья на эту решетку, они скоро станут сухими и твердыми, как кость. Когда она будет подбрасывать их в печь, они напомнят о родной земле, о старом их доме, и все будет так, словно ничего не изменилось, не оборвалось и жизнь, прежняя жизнь, идет, как шла.

Она старалась, чтобы сучья были все совершенно одинаковыми, не слишком старыми, не сгнившими под снегом; дело это было нелегкое. Четыре дня она бродила по лесу, медленно, боязливо, пока не набрала целую вязанку. Бродила до обеда, а после обеда спала, мечтала, плакала, думала о Винце, о тех, кто остался дома: не покажутся ли им хвастливыми и несерьезными ее письма с тисненой надписью и фонтаном? Пожалуй, все же нет. Они ведь знают ее.

В четверг служитель в униформе отвез ее на станцию, по пути объяснив, что доктора Сёч у них всегда встречают на машине. Поезд прибыл точно, минута в минуту. Иза была уже не в черном и выглядела спокойной, почти веселой. Она не жаловалась на усталость, скорее, с радостью рассказывала за обедом, что все, что она планировала, ей, кажется, удалось сделать. Антал в самом деле купил дом и даже успел переселиться туда, деньги за дом и проданные вещи положены в сберкассу. Сберкнижка у нее, у Изы, мать получит ее потом, сумма вышла довольно крупная. Выглядит мать неплохо, Иза ужасно рада этому. Неделя, конечно, была трудной, что и говорить. Еще бы ей не быть трудной.

После обеда, умываясь, потом запихивая туалетные принадлежности в набитый хворостом чемодан, старая поймала себя на том, что улыбается и мурлычет под нос какую-то старую песню. Сегодня вечером она разожжет очаг, у нее снова будет дом… Она покраснела и рассердилась на себя, словно уличила себя в неверности. Какое имеет она право чувствовать себя хорошо — без Винце?

Иза пошла к администратору — оплатить счет.

Пока она прощалась, благодарила, расплачивалась, мать смотрела на нее и думала, какая она ловкая, какая ласковая, какая вежливая, всегда-то она знает, кому что сказать, когда что сделать. Мать часто думала о том, что Изе, пожалуй, надо бы снова выйти замуж, жизнь ведь не из одной только работы состоит; но сейчас она была рада, что, когда они приедут, их не встретит дома чужой человек. В этот день старая ощущала себя сильной и жизнерадостной, особенно когда вспоминала о сучьях в чемодане и о том, что Иза, наверное, и не догадывается, что не она мать, а мать ее везет домой; ведь это мать разожжет для нее огонь, первый настоящий огонь в их общем доме.

Мужчина в униформе подал им в вагон чемодан; но поднимать его в багажную сетку Изе пришлось самой. Она поднялась на цыпочки, напрягла все силы — и все равно еле-еле взвалила его на сетку.

— Ты что, соль в Дороже покупала? — спросила она.

Старая не ответила, лишь улыбнулась, глядя в окно.

Экспресс привел ее в восхищение и ужас. Она давно уже не ездила даже на пассажирском поезде, а этот, состоящий из нескольких вагонов, зеленый, как гусеница, с яркими огнями, почти беззвучный, стремительный, вызывал в ней трепет. Ужинали они в вагоне-ресторане, что доставило старой несколько неприятных минут: она никак не могла разрезать мясо на вибрирующем столике. Иза нарезала ей на кусочки отбивную, налила в стакан пива. Немного жаль было, что они мчались с такой безумной скоростью: она ничего не сумела рассмотреть за окнами, хотя было еще светло. Когда Иза сказала, что Пешт уже близко, она улыбнулась, немного растроганная воспоминаниями. Когда сорок девять лет назад она в первый раз ехала сюда, на Винце была просторная черная накидка с пелериной и дорожная шляпа, а на ней — дорожное платье сизого цвета. Прикрываясь газетой или пакетиком с конфетами, они то и дело брали друг друга за руки. Пешт, город тех давних лет, как яркий цветной воздушный шар, витал над реальностью и был ближе к небесам, чем к земле.