Магда Сабо - Пилат

В эту минуту на улицы, на дома и машины обрушился ливень, Иза едва добежала с матерью до такси. Старая сидела, опустив голову, выпрямив спину. Сияние на лице ее угасло. Иза взяла сетку у нее из рук, хлопнула дверцей такси.

— Ты такая заботливая, мать, — сказала она вежливо. Зря ты так старалась. Но все равно, большое спасибо.

Мать не ответила, глядя в спину шофера. В небе гремело. «Она, оказывается, ездит в такси, — думала старая. — Как все просто. Если погода плохая, берет такси и едет домой». Она чувствовала, как бьется сердце: беспорядочно, с глухим отзвуком боли. Путешествие в переполненном трамвае, в этой жуткой предгрозовой темноте, пронизанной огнями реклам, было ужасным. Но ужасней была терзающая ее тревога: что будет, если гроза застанет Изу на улице.

Иза сидела бледная, неразговорчивая. «Ездит на такси», — снова подумала старая. И взглянула на сетку. Такую старомодную, замызганную, некрасивую.

Не подозревая о намерениях друг друга, и Тереза, и Иза пытались как-то помочь старой. Тереза, которая в домработницы пошла из-за нехватки домашней работы, поначалу смотрела на старую враждебно, та была для нее лишь докучливой, неприятной старухой, которая путалась под ногами, совала нос не в свои дела, явно пыталась бросить тень на ее, Терезы, доброе имя. Тереза решила проучить старую, поставив ее на место — и проучила. Иза дала ей возможность взять блестящий реванш; больше старая не рисковала вставать у нее на пути. Но теперь, когда та уже не ходила за ней по пятам, не нарушала порядок в кухне, не лила воду на свеженатертый паркет, а сидела в своем кресле, глядя на Кольцо, которое, по всей видимости, ее не так уж и интересовало, — собственная победа скорее угнетала Терезу, чем радовала. Будучи неглупой женщиной, Тереза задумалась над тем, что раньше ей и в голову не приходило: что за тоненький волосок, должно быть, удерживает в земной юдоли эту почти восьмидесятилетнюю женщину, которую до сих пор так прочно привязывали к земле нескончаемые заботы, дела, ждущие решения, требующие ее рук и практической сметки; Тереза уловила что-то и из того бездонного отчаяния, которое никогда, правда, не выражалось в словах, но, невысказанное, еще сильнее тяготило душу этой, в первые дни такой шумливой, беспокойной, даже в горе своем такой деятельной женщины. Показав свою силу, Тереза почувствовала, что может быть и милосердной к старой — без всякого ущерба для своего авторитета, для своего места в доме.

Однажды утром она пришла с порожней сумкой — по-видимому, прямо из дома, не заходя на рынок — и сразу вошла к старой, которая испуганно обернулась к ней, пробормотала что-то и торопливо поднялась, полагая, что сегодня, вопреки обычаю, Тереза начнет уборку у нее в комнате и, значит, ей нужно перейти в комнату Изы. Она направилась было к двери.

— Не успела я сегодня купить продукты, — сказала Тереза. — Вы не могли бы сходить на рынок? Я тут написала, что нужно.

Тереза поразилась, с какой жадностью старая ухватилась за это предложение. У нее даже щеки горели от радости, когда она искала и надевала очки, чтобы суметь прочесть на рынке список. Бодро, почти не держась за перила, она спустилась вниз по лестнице, словно в ней обнаружился вдруг запас свежих сил и ей нипочем стали этажи. Тереза включила радио и, убирая комнаты, время от времени качала головой, коря себя: ах, глупая, и надо ей было это, сегодня наверняка позже кончит, чем обычно: пока еще старуха притащится домой — она бы уж за это время со всеми делами управилась.

Тереза как раз убирала комнаты, когда старая вернулась, купив все, что было в списке. Тереза поблагодарила ее за помощь, оглядела припасы, выложенные на кухонный стол, и в неслыханном своем великодушии спросила даже, не тяжела ли была сумка; потом принялась готовить. Старая, сияя, стояла в дверях кухни. Терезе не хватило духу ее прогнать, хотя она не выносила, когда за ней наблюдали: в таких случаях ей редко удавалось не порезать палец. И пусть бы, бедолага, еще принесла то, что надо, да где там: все самое дешевое, третьего сорта, мясо — жилы да кости, хоть сразу отдай собакам. Но она ничего не сказала; даже не поворчала. Старая некоторое время с благоговением смотрела, как превращаются в пищу сырые продукты, потом ушла к себе, еле живая от усталости — и безмерно счастливая.

С тех пор Тереза возложила на старую заботу о продуктах, хотя та часто приводила ее в отчаяние своей страстью к экономии, а порой еще приходилось срочно бежать за чем-то дополнительно: то старая забудет на рынке какао, то тюбик с горчицей выпадет из сетки. Тереза никогда не упрекала ее за это. Иногда она сама удивлялась, чего это она такая добрая, и, расчувствовавшись, думала, как это плохо, что ей выпало остаться вдовой и без ребенка; теперь при взгляде на старую она ощущала в груди смутную, сладко щемящую грусть. Тереза любила плакать и охотно ходила на фильмы с печальным концом; впрочем, конца она почти и не видела из-за слез, застилавших глаза. Считая, что она вполне отомстила старухе за недоверие, Тереза была довольна собой. Первого июня, в свой день рождения, на столе, рядом с денежным конвертом от Изы, Тереза обнаружила старинную серебряную брошь с коралловой отрезанной рукой посредине. Смущенная, Тереза вертела ее в пальцах; брошь, собственно, ей не понравилась, но душу разбередила. Поколебавшись, стыдясь чего-то, она приколола ее на платье.

Брошь лежала на кухонном столе, Тереза увидела ее, лишь отослав старую за покупками. Полную сетку в тот день принес наверх привратник; старая решила погулять, сказал он, и попросила его отнести продукты наверх. Не дождалась ее Тереза и к обеду — и так встревожилась, что, оставив кастрюли на медленном огне, спустилась на улицу и обошла вокруг дома. Старую она нашла на углу, у кино «Корвин»: зажмурив глаза, та сидела на скамье недалеко от входа. Когда Тереза позвала ее, она испуганно встала и покорно двинулась к дому. Тереза очень хотела отругать ее, но не смогла, чувствуя, что бедняга спряталась от ее благодарности. Это пробудило в ней какое-то странное уважение к старой. Кто б мог подумать, что в этом божьем одуванчике столько гордости? Она усадила ее обедать и, занимаясь чем-то у плиты, стоя спиной, непонятно чем сконфуженная, стыдливо поблагодарила за подарок. Старая что-то лепетала в ответ; шея, лицо ее были сплошь в пятнах от счастливого волнения.

После нескольких недель растерянности собралась с духом и Иза.

Была в этом и заслуга Домокоша; хотя от него-то Иза этого никак не ожидала. Однажды, обернувшись к ней, — они сидели в ложе, на спектакле — он спросил: «Собственно, что ты думаешь делать с бабулей?» В устах Домокоша вопрос этот звучал даже чуть-чуть фривольно; она всегда считала, что Домокоша, кроме возможности выразить себя, ничто всерьез не занимает; во всяком случае, порывов альтруизма она за ним не замечала.