Магда Сабо - Пилат

Директор с некоторой жалостью думал об открытом недавно на соседней улице реальном училище и о тамошнем заведующем: у того, бедняги, никогда не будет, не может быть такого вот разговора с учеником. Он поднялся из-за стола, потрепал мальчика по голове, произнес что-то из Горация, потом сказал, что сам переговорит с господином Берцешем и сам представит дело попечительскому совету. Мальчик стукнул каблуками, как учили его воспитатели; директор смотрел с умилением, как он выходит, настоящий маленький civis Romanus [9] Гражданин Рима (лат.). . Оказавшись за дверью, Антал сказал про себя нечто весьма крепкое в адрес господина Берцеша, из того, что выкрикивал перед смертью отец, потом наклонился к чугунным перилам, которые точно так же незыблемо оберегали деревянную лестницу, как и добрых полтора столетия назад, когда после большого пожара гимназию отстроили заново, — и поцеловал ее, словно человека. А директор, взволнованный разговором, ходил взад и вперед по кабинету, давая себе обет, пока будет в силах, помогать этому мальчику, никогда не упускать его из виду. Так, в результате недоразумения, Антал стал для директора примером плодотворности пуританского воспитания в духе классических идеалов; старик так и сошел в могилу — Антал тогда уже был студентом, — не подозревая, кого он, собственно, вырастил.

Берцеш обрадовался несказанно, когда забота об Антале свалилась с его плеч; в Будапеште историю несчастного бочкаря давным-давно позабыли, и вообще предприниматель любил получать за свою воду деньги, а не моральное удовлетворение. Интернат легко нашел Анталу учеников, благодаря которым он без особых трудностей мог собрать необходимые деньги: «sub pondere crescit palma» [10] Пальма растет и под грузом (лат. пословица). , думал каждый раз директор, к которому со студенческих лет пристала кличка Катон [11] Имеется в виду Катон Младший (Утический) (I в. до н. э.) — политический деятель античного Рима, ярый сторонник республики. , наблюдая, как Антал, показав привратнику особое разрешение на выход, отправлялся к ученикам. Самостоятельный не по годам, мальчик пользовался непререкаемым авторитетом среди однокашников; освобождение от платы за обучение он сумел сохранить вплоть до выпускных экзаменов, одежду и белье получал от женского благотворительного общества. Теперь он и летом не ездил домой, на время каникул директор снаряжал его натаскивать провалившихся учеников — отпрысков окрестных помещиков, сельских нотариусов; к осени Антал возвращался в интернат загорелый, окрепший, и не было такого случая, чтобы кто-нибудь из его подопечных не одолел осенних экзаменов. Матери, однако, его не любили, так как в тех случаях, когда нерадивое дитя не желало заниматься, Антал с бесстрастием врача, ради блага пациента прописывающего ему пилюлю, без злобы, но основательно колотил вверенного ему лодыря.

Книг он никогда себе не покупал, на книги его заработка уже не хватало. Зато покупал газеты. Газета стоила пустяки, а учиться по ней можно было не хуже, чем по книгам; особенно политике. Директор однажды вошел в спальню — Антал был дежурным в тот день — и застал его за газетой: любимый его ученик внимательнейшим образом изучал внешнеполитический комментарий.

Директор не любил, когда его воспитанники читали газеты.

Заведение его не относилось к числу консервативных; напротив, иногда оно становилось даже слишком известным благодаря царившим в нем вольномыслию и широте взглядов; гимназия должна была получать гораздо более солидную государственную поддержку, чем получала: именно из-за своих либеральных принципов она числилась в самом начале списка. Было время, когда руководство гимназии было на ножах с властями; предшественника нынешнего директора сняли в 1920 году [12] То есть после падения Венгерской Советской республики 1919 года. . Преемник его был сторонником идеи умеренного прогресса — естественно, он встревожился, увидев, что любимый его ученик вступил на путь, чреватый опасностями.

Антал отстаивал свою страсть к чтению разумными и убедительными доводами и не смягчился даже тогда, когда директор разрешил ему, кроме ученической, пользоваться знаменитой университетской библиотекой, откуда книги брали учителя. Антал ответил, что университетская библиотека богата в основном классикой, а он хочет читать живую, современную литературу.

Конечно же, он еще молод — пришлось смягчиться директору, — мальчику всего шестнадцать лет, его, наверное, интересуют эти новомодные любовные стихи с вывернутыми бог знает как строками, где сам черт ногу сломит; эти юнцы, как видно, не разумом их воспринимают, а непонятно чем, нервами, что ли. Мальчик мечтает о своей библиотеке — что ж, страсть, достойная похвалы. Директор думал о неисчислимых свитках Цицерона на дне скриниев [13] Скринии — ларцы (лат.). В античном Риме рукописные свитки хранили в ларцах. , о Тироне [14] Тирон — ученик и секретарь Цицерона. . У юноши превосходные устремления, жаль преграждать им дорогу. Вон Миташи, тот уже и за девушками бегает, и курит табак. А этот мечтает о книгах — так пусть у него будут книги. Когда бишь должен прийти Винце Сёч?

Катон хорошо знал судью, когда-то они учились в одном классе в этой самой гимназии, но тот, получив аттестат, записался в академию права, он же избрал учительское поприще. Винце был тихим и скромным юношей; нельзя сказать, чтобы он так уж увлекался латинскими авторами, но римское право, надо признать, в университете освоил прилично. Винце, помнится, тоже был сиротой и образование получил благодаря поддержке какого-то учителя. Когда они закончили учебу, Винце стал секретарем в суде, а он — младшим учителем. Однажды, незадолго до рождества, Винце вдруг появился в гимназии — пришел, помахивая тросточкой, взбежал по лестнице; Винце любил заведение, любил даже запах его и, пока его не выгнали с должности, всегда, идя мимо, заглядывал подышать родным воздухом или приходил к Катону в интернат, оглядеться немного — сердце у него было преданное. Винце тогда вручил ему какие-то деньги, смущаясь, как всегда, когда речь шла о чем-то необычном. Винце сказал: его тоже воспитывал посторонний человек, а не родной отец, много дать он не может, уж сколько есть, и он хотел бы на каждое рождество приносить небольшую сумму, пусть ее вручают какому-нибудь ученику, у которого тоже ничего нет, как не было у него. В руке Винце держал конверт, он положил его на стол и убежал; этот Винце Сёч был маленький, круглый, как мячик; пока он собрался что-то ответить, того уже и след простыл.

Сёч приходил каждый год и приносил не такую уж маленькую сумму. Узнав, кому попадают деньги, радовался и просил показать ему мальчика в окно, но если их хотели познакомить, конфузился и убегал. Услышав, что Винце лишился должности, Катон решил, что больше его не увидит, но тот все же явился на рождество, как всегда, — с той лишь разницей, что на этот раз пришел вечером, словно боялся дневного света; он похудел и не то чтобы постарел, а стал как-то солиднее, будто сейчас лишь достиг взрослого состояния. Винце Сёч долго выглядел большим ребенком — потому, может быть, что очень уж не по-мужски был ласков с людьми. Катон встретил Винце с подчеркнутым дружелюбием, ибо Винце поступил так, как подсказывали усвоенные в школе правила: слово закона священно, воплощенная в нем справедливость не может являться предметом компромиссов и сделок с совестью. Увидев Винце, он пожалел, что не навестил его сразу, как только узнал об отставке: наверное, Винце было бы приятно его внимание.