Морган Спортез - Лю

Стоя перед этой удручающей картиной, напоминающей о самых тяжелых днях Второй мировой войны, я покрутила пальцем с острым красным ногтем у виска и подумала: «Национал-социализм хотел уничтожить Человека, и в этом была его огромная ошибка (Гитлер тоже был всего лишь любителем-художником, деревенщиной, учеником мясника!). Подлинно Новое Искусство должно навсегда искоренить человеческое Лицо с помощью настоящей формальной Хиросимы! Долой Картье!»

В задумчивости продолжая свою прогулку, я продолжала рассуждать дальше: «Бедное искусство — это всего лишь сомнительная насмешка, приносящая богатство небольшой кучке художников, но, может, и абстракция является всего лишь притворством?» Мои ноги сами принесли меня ко второй экспозиции, на которой был представлен мой «белый квадрат», но в пятнадцати экземплярах, повешенных рядом друг с другом на белую стену Абстракция остается изображением смысла самой абстракции, если изображение является только изображением в двух измерениях одного полотна. Значит, мы не уходим от Фигуры. Но способно ли концептуальное искусство в своей самой чистой форме — абсолютной пустоте — помочь нам выпутаться? Неразрешимая проблема: пустота даже экспозиционного зала все равно загнана в рамки, ограничена четырьмя стенами!..

Когда я возвращалась назад, то в осколках лыжных очков «Адидас», лежащих на одной из бетонных тумб, окруженных колючей проволокой, встретилась взглядом с совершенно разъяренным отражением рыжеволосой с челкой. «Дура безмозглая, — заорала мне эта неудачница, — ты всего лишь сторожевой пудель господствующего художественного Порядка! Идя по стопам дада, сюрреализма, Малевича и Ко, вы превратили революционный спор о рыночной стоимости пустоты в доходное дело. Это Вид в Никуда, который вы, делая вид, устраиваете здесь!»

Я повернулась спиной, отказываясь полемизировать с этой рыжей гошисткой-пужадисткой-фашисткой [36] Пужадист — реакционное течение 50-х годов прошлого века. , как вдруг почувствовала, что на мое плечо опустилась чья-то рука. «Мадам Лю», — услышала я свое имя. Я обернулась, и мой взгляд, спрятанный за черными стеклами очков от Сони Рикел, наткнулся на зеленые стекла «Аффлелу» какого-то господина в мягкой фетровой шляпе «Борсалино» и бежевом габардиновом плаще «Смальто» с потрепанными рукавами и воротником. Он выглядел довольно-таки пожилым и несчастным.

— Мне нужно с вами поговорить, — прошептал он мне в ухо, и я чуть не задохнулась от запаха пастиса, вырвавшегося у него изо рта.

— Здесь подойдет? — ответила я.

— Пойдемте заморим червячка в пиццерию, я вас приглашаю, — сказал он с видом важного вельможи, показывая в другой конец холла, где за экспозиционными залами по соседству с кускусочной, Макдональдсом, киоском, торгующим картофелем-фри и жареными цыплятами, находился итальянский ресторанчик.

В Центре этики и эстетики было действительно много точек питания, а также библиотек, пинакотек [37] Картинная галерея. , синематек, дискотек, глиптотек [38] Музей скульптур. и других «тек», поскольку, как часто заявлял мэр, удовольствия ума и живота в полном соответствии с великой раблезианской традицией должны идти рядом.

— Эти рестораны еще закрыты, — ответила я, — они ждут официального открытия. Что вы хотите мне рассказать?

Он откашлялся и сказал:

— Это огромный секрет!

— Ладно, — бросила тогда я, — пойдемте в «Соло Мио» на площади Мэрии, я вас туда отвезу. (И я незаметно включила в сумочке Дика.)

Мой служебный «роллс» отвез нас туда, куда я сказала. Мы выбрали столик, покрытый бело-красной клетчатой скатертью в дальнем уголке пиццерии и сели друг против друга. Незнакомец, который мне до сих пор не представился, заказал равиоли делла каза, я — таглиателли карбонара и бутылку «Лакрима-Кристи». Поскольку он приготовился есть, я прервала его, не дав ничего съесть.

— Итак, что такого секретного вы собирались мне рассказать? Но вначале скажите, кто вы?

Он снял свои зеленые очки, под которыми оказались зеленые глаза, довольно неприятные.

— Я месье Делли. Муж вашей предшественницы.

— Как, ее звали не Делли?

— Нет, это была ее фамилия, то есть моя. А у нее в девичестве была дворянская фамилия (она была из знатного рода) д'Инитье [39] Посвященная (франц.). . И она действительно слишком много знала, что стоило ей жизни!

— Она покончила жизнь самоубийством! — заявила я.

— Ее убили! — ответил он. — У нее были длинные руки, но все-таки не настолько, чтобы умудриться воткнуть себе нож в спину, хотя это был нож мясника, длиной пятьдесят сантиметров.

— Почему же ее убили? — в ужасе воскликнула я.

— Тише! — прошептал он.

Он бросил косой взгляд в сторону закрученных кверху огромных черных усов месье Бюитони, стоящего в белом переднике в глубине ресторана за барной стойкой.

— Тише! — повторил он. — Не забывайте, что мы в пиццерии.

Понизив тон, я переспросила:

— Почему ее убили ножом в спину?

— Я вам сказал, что она слишком много знала и играла с огнем. Это была девчонка, ей только исполнилось двадцать два года! Не предупредив меня, так как в то время мы расстались, она решила шантажировать мэра, с которым у нее была интимная связь.

— А что она знала? — спросила я.

Он еще больше понизил тон. И снова, бросив взгляд на усы месье Бюитони, прошептал:

— Она прекрасно знала, что «Коммюник и Ко» и все ее дочерние филиалы — это фирмы-такси!

Тут я разразилась хохотом и залпом опустошила стакан «Лакрима-Кристи». Как я и подумала с самого начала, этот тип был чокнутым.

— «Коммюник и Ко», — иронически бросила я, — не имеет ничего общего с голубыми такси и никогда даже близко не был транспортной фирмой.

— Все зависит от того, что перевозишь, — загадочно произнес он.

— «Коммюник и Ко» принадлежит миру кино, — решительно заявила я, — это «фирма-экран». В этот момент мы снимаем фильм в Руанде!

— «Фирма-экран» или «фирма-такси» это одно и то же. Это фирмы-призраки, служащие для тайной транспортировки в налоговый рай оккультных комиссионных, которые мэр собирает в свой карман и для своей партии!

— Как, — воскликнула я, — значит, я всего лишь паяц, марионетка, пешка?!

— Подставное лицо, — уточнил он.

— Подонки! — заорала я, стуча своим маленьким кулаком по столу и опрокинув стакан с «Лакрима-Кристи» на таглиателли карбонара.

— Заткнись! — прошептал он, затыкая мне рот. — Здесь у них прачечная.

— Это не прачечная, — возразила я, — это пиццерия.

— В этом перевернутом мире, — нанес он удар, — где все концептуальные кошки серы, сортиры служат светильниками, а пиццерии — прачечными.

Тогда я, как знаток картезианства, возразила, что невозможно, чтобы прачечная, которая не была рестораном, оказалась пиццерией, которая и была ею.