Юз Алешковский - Предпоследняя жизнь. Записки везунчика

Мы зашли к директору; прямо в лоб многозначительно говорю ему:

«Вас рекомендовали хорошие мои знакомые… если можно, мне нужен очень хороший диван-кровать, лучше бы кожаный, причем сегодня же, не светлый, итальянский, вместе с доставкой, назначьте цену».

«Извините, господа, тут у меня уж с месяц — ни чая, ни кофе, но завтра придут урки евроремонта, простите, турки, и вскоре я откроюсь, так что присядьте прямо на стол».

Мы познакомились; окинув меня натасканным на крутого клиента оком и знаком попросив черкануть адрес, Эдик кому-то звякнул.

«Это я, запиши… тут два шага от меня… угол Чехова и Толстого… возьми репу-то в руки — ну те это, которые «Свадьба» «Войны с миром»… повтори, тупло жмыховое… о'кей, сегодня будет в жилу… большой диван-кровать «Милано-артисто» или «Ромео-Джульетта», матово-угольковый… пара однотонных пуфов… журнальный стол, тоже, падлы, в тон… напольная лампа «Неаполь»… не перепутай, как вчера, унитаз ты с колючей проволокой, а не бугор рабочего коллектива… пока… ну вот, господа, только для вас… пять штук баксов, это не выше крыши за такие крутые, как говорится, суперизделия с гарниром… не обмыть ли нам покупку?.. знакомство — святое дело, все будет не ленинским, а люксовым путем, как доктор прописал, совсем поговорить не с кем… а то канали, сука, к перестройке семь червонцев лет, наломали дров на историческом лесоповале — вон, в магазине ни табуретки нет… при этом я угощаю… раз почин ваш, то магарыч мой, и весь иван сусанин до копейки… пса можем взять с собой, там все у меня схвачено: кухня, порядок, сервис, никакого мата, ни рока, ни блядей».

Я взглянул на Г.П., она приветливо сказала, что мата не боится, росла в садике, на дворе и в детском доме.

«О'кей, — говорю, — только закон есть закон: обмыв не за тобой, а за нами… вот когда возьмем тут кое-чего еще, — тогда, пожалуйста, поляна — твоя».

«Подписано — понеслась».

Мы пересели в новый джип Эдика, в обалденный «мерс»; забегаловка действительно оказалась люксовой; хозяева — армяне, муж и жена; там мы слегка поддали, полакомились какими-то потрясными закусками, потом пошли травки, отличные, с зернышками граната люля-кебабы; а Опсу хозяева выдали поглодать баранью кость с хрящиками, — словом, не преминул я в тот раз добавить: жратва, Эдик, не хуже, чем в «Арарате», если заказ держал Михал Адамыч; имя моего покровителя и старшего друга произвело на мебельного босса такое впечатление, что он «исключительно категорически» распорядился притаранить пузырь французского шампанского за свой счет и еще один приличный мосол для Опса.

Между прочим, Опс умел ювелирно уделывать любую кость… концы ее с удовольствием обгладывал, а до твердющей, как железная болванка, части не дотрагивался, — знал, что это вредно и обойдется себе же дороже… если бы Г.П. или мне вздумалось побеспокоить в нем вековечный слепой инстинкт, то он оскалился бы, обнажив клыки и рыком зверским извещая, что немедленно готов начать отстаивать право на персонально принадлежащую ему вкуснятину ценою всей своей жизни и наших драгоценных искусанных тел…

Потом мы поболтали о трудностях перехода к свободному рынку, о том, сем, пятом и десятом; Эдик, устроитель бытовых наших дел, гордо поведал, что бизнес он ведет с крутыми итальянскими коммуняками, которым принадлежит пара огромных клевых фирм, замастыривающих обломную мебелишку под Миланом.

«Если б быдловое наше туполобово доперло в Кремле, что коммунизм им надо было заказать для нашего государства, соответственно, и для народа у хитрожопых итальянцев-коммуняк, то и перестраивать ни хера не надо было бы… они нам все давно уж перестроили бы и выстроили за гораздо меньшие бабки, чем заплатили мы за ебаную советскую власть и фуфловый социализм, не говоря уж о миллионах угробленных трупешников… вот и вся ебучая бухгалтерия времени… а так — кому его, коммунизм-то, на хер было строить, когда одних — к стенке, других — на войне, третьих — в лагерях, а остальные в глубокой жопе всесоюзного похуизма, то есть произошло чисто историческое крысятничество… главное, отныкали паскуды у крестьян землю, а у работяг с фраерюгами — кровные птюхи и сахарки… вот и навозводили мы, блядь, от слова «навоз», всякого говна… короче, ебись все оно в доску, кроме профита, как говорили в старину запившие краснодеревщики… извините уж, Галина, ряд вольных выражений — ваше здоровье… разрешите приложиться к великодержавной ручке?»

Посмеялись, посудачили, договорились, что остальную обстановку приобрету «категорически и исключительно в данной точке снабжения, доставка на дом — фри, плюс бонусы на приложения, типа вот какой наконец-то бизнес пошел у нас в одной отдельно распавшейся империи».

Только на дивную женщину, заметил я, смотришь с еще большим восхищением и счастьем, чем в детстве на новый велосипед или на случайно и задарма доставшуюся ценнейшую марку… за столиком я всячески старался удерживать фары свои настырные, чтоб не рвались они пялиться на обожаемую Г.П., но они меня не слушались… взгляд опережал сознание, на которое было ему начхать… иногда наши глаза встречались, в моих сразу темнело… приходилось закрыть их и вновь открыть, чтобы уверовать в реальность и счастья, и присутствия рядом Г.П…. и от всего — от красоты ее лица, загоревших рук, голоса, башку кружившего, от прекрасной холодной водяры новых времен, радовавшей достоинством возвращенных ей качеств, — водяра эта, между прочим, не брала, а всего лишь слегка превышала крепостью своею пыл сердечный и градус крови, — короче, от всего, главное, от жизни, переставшей быть скучной, доверчиво допустившей сразу к нескольким, не известным мне прежде сладчайшим измерениям, состояние мое сделалось райским — не могу назвать его иначе.

Обратно тачку вела Г.П., так как не перебрала, вроде меня, да и проселки дачные не кишели гаишниками; в двух буковках ее имени чудились мне атомные ядрышки, хранящие в себе уйму энергии небесной; Г.П. считала, — я ее понимал, — что гораздо интересней потрепаться с приблатненным дельцом, чем выслушивать в ЦДЛ высокочиновную писательскую пошлятину; правда, там у нее было много замечательных знакомых, отрадно с которыми общаться.

Позже, когда водила с грузчиком привезли и вправду чудесную мебелишку на дачу, я возвратил Опсу все его подстилки; решил непременно кого-нибудь поднанять для присмотра за домом, когда уезжаю в город.

Ночью Г.П. не спалось; она посчитала возможным сойти с заоблачных наших высот до скучноватых, но необходимых дел земных.

Г.П. всегда меня очаровывала еще и тем, что каждый ее вполне бытовой жест был аристократичен и прост; иначе говоря, отмечен врожденным артистизмом манер; за четверть века жизни мне посчастливилось встретить всего пяток личностей, неизменно сохранявших сие дивное качество в пору цепного распада нравов: баушку, детсадовскую воспитательницу, учителя ботаники, отчасти Котю, Михал Адамыча и Г.П. — вот, собственно, и все; а качества благонравных манер, каким-то образом жившие в Марусе, во мне, в школьных друзьях и в премилых знакомых, к сожалению, были перемешаны с хамоватым сленгом и хулиганистыми буйствами юности.