Юз Алешковский - Предпоследняя жизнь. Записки везунчика

Словом, все выходило так, что надо решать проблему исчезновения, потом решатся сами собою проблемы остальные; всем этим обмозговыванием я так был занят, что притупилась втресканность в Г.П., став менее острой, не столь мучительно счастливой.

Сама она меня, пока я валялся, конечно, проведывала… мы все так же радовались друг другу, но что-то уже в душе скучнело, тускнело, грустило… иногда Г.П. и меня раздражали пустяки, за что начинал я себя ненавидеть… а просечь причину то ли умозрительного, то ли действительного охлаждения отношений было еще трудней, чем въехать в природу влюбленности, не объяснишь которую ни взаимной страстью, ни душевной близостью, ни сходством характеров — ничем ее, увы, не объяснишь.

Легче становилось на душе, когда вспоминалась великая мудрость древних китайцев о высшем благе полноты Незнания… ведь не причащенному к этой мудрости человеку невозможно умственно и психически смириться с необъясненностью, с необъяснимостью некоторых самых простых вещей, суть которых вроде бы очевидна… стоит только копнуть поглубже — натыкаешься на глыбу непостижимого… если же отступишь, шишек набив на лбу, если вдруг почувствуешь, что казавшееся постижимым есть всего лишь поверхность Тайны, а под ней разверста бездна первопричин и конечных смыслов, то сечешь, что никогда не быть тебе до них допущенным… странное дело, это не приводило к отчаянию; наоборот, я, в который уж раз душой, а не умом верно почувствовав Незнание, замечал, как страстное любопытство перестает терзать ум и как проходит унылая досада на ограниченность человеческого разума… он словно бы натыкался на мотки высоковольтной колючей проволоки, на табличку «Стоп!»… за ней запретка — недостижимый океан истин, долины неведения, горы незнания, бесконечные реки времени… однако меня это уже не бесило, но радовало и воодушевляло… невидимой волной смывало злобно-раздражительное отношение ума к трагизму бытия и к необъяснимой несправедливости условий существования, устроенного эдак вот, а не иначе… и тогда несметные количества и качества Незнаемого становились для души гарантом явственного наличия — во всех четырех известных и неизвестных измерениях — животворно дышащих неизменным покоем непостижимых Тайн Создателя, Времени, Творения, Ангелов любви, жизни и смерти… приятно было ощущать себя частичкой Целого, временно наделенной сознанием… вдруг налетал на меня вихрь неслышимой стихии неудержимого смеха — настолько комичной была моя попытка — попытка рядовой частички, одной из мириад, составляющих Целое, взглянуть на себя извне, не считаясь с тем обычно неосознаваемым фактом, что для Целого ничего внешнего не существует и не может существовать — на то ведь оно и Целое… разве ж это не необыкновенно?.. разве ж это не смешно?..

Продолжу о замеченном мною в Г.П. по отношению к себе холодке; впрочем, возвращусь сначала немного назад; слава богу, где-где, а в записках (как, впрочем, и в иных жанрах словесности) никто не в силах помешать свободе саморазвития мыслей и чувств вспоминающего или сочиняющего человека так, как угодно им самим, а не его тиранической воле.

Г.П. была весьма удовлетворена первой нашей сделкой, проведенной мною с большим трудом через железных знакомых и одного серьезного консультанта-оценщика; по цене, им определенной, я выложил ей почти все свои бабки из заначки за два перстня с камнями — ни к чему было таскать за собою и вечно притыривать валюту; боданул отъезжантам, рекомендованным теми же верными людьми, все остальное; так что Г.П. была, по ее словам, на седьмом небе от свалившегося с него богатства; у нее оставалось кое-что еще из завещанного свекром, бывшим мародером; комиссионных — она решительно настояла на этом — я всегда оставлял себе ровно десять процентов; еще два перстня оставил для Михал Адамыча, скаканувшего из привычных трясин теневого существования — прямиком на верхотуру одного из крупных банков.

Поэтому одно время он был почти неуловимой персоной; прежде я не раз выполнял такого рода его заказы; мне всегда удавалось чертовски удачно находить ценнейшие вещички; как у всех теневиков, у теневого консультанта Михал Адамыча — куры бабла не клевали; сначала что-то мешало мне обратиться с просьбой о совете и помощи к близкому человеку, товарищество с которым послано было судьбой вместо дружбы с предками; было ведь ясно, что полностью довериться я мог лишь ему, а рассчитывать — только на его крутые связи, как говорится, в центре и на местах.

Опускаю тут ряд обстоятельств жизни; в отличие от перестройки пошла вдруг жизнь моя со страшной скоростью; видимо, из расположения к сочинениям Ле Карре появились у меня шпионские способности; я умело проверял, тянулись ли хвосты, когда выходил из дома предков или из укромной своей квартирки, потом садился в тачку, нарочно гоняя по маловажным делам, и так далее — всего такого не перечислить; само собой, посещал старого приятеля, психиатра, медсестра которого делала мне массаж и премило хихикала, якобы случайно кое-что задевая и ведя двусмысленные разговорчики; короче, я понтовал, что усиленно лечусь по ускоренному методу доктора Спока.

Время шло, счетчик тиктакал, обещание мое, данное бывшим «органистам», ныне большим бизнесменам, оставалось для них в силе… мне следовало не греметь соплями, но быть точным и быстрым; единственно правильное решение: действовать, а не тянуть резину, а потом с концами сгинуть с лица земли… иначе однажды отыщут и так дадут просраться перед вечным сном, что помолюсь о быстрой смерти, не до шуток станет с которой… необходимо немедленно приобрести безупречные ксивы на имя какого-то там человека, желательно ровесника… эти дела показались нетрудными — теперь и в нашей стране весело пошла покупка и продажа любой ценности — от пузыря отличного виски до прокурорского кабинета… затем заплачу сумму за гарантированно беспрепятственный свал из страны… раз так, прощайте все — и предки бедные, и дядюшка со своими урками, и бизнесмены из новых, и Галина Павловна с Котей, зажил который сужденной ему жизнью с замечательным другом… прощай, Маруся, друг мой единственный… прощай и ты сам, дебиловатый Владимир Ильич Олух, здравствуй, младой и незнакомый N.N., зажмурившийся не по твоей вине… тем более тот факт, что решил я (надеясь, что временно) свалить от Г.П., увы, говорил о жутковато непонятной неизбежности увядания моего к ней, к прелестнейшей женщине, чувства, впрочем, как и ее ко мне…

Мыслей о том, кого безвременно покину — в башке жужжало столько, что я разом отмахнулся от всех… был слабаком, не мог отдать себя на растерзание смятенному сознанью.

Кроме того, для блезира необходимо было заделать резкий обманный маневр; он упрочил бы понтовое мое согласие служить доверенным переводчиком в конторе новых бизнесменов.