Гари Штейнгарт - Приключения русского дебютанта

Он двигался по парку, то подпрыгивая, то подскакивая, а иногда и слегка пританцовывая. Какие у него красивые ноги! Какие замечательные русско-еврейские, славяно-иудейские ноги… В самый раз для спринта вдоль велосипедной дорожки. Или для шикарного подъезда в доме Франчески на Пятой авеню. Или для того, чтобы взгромоздить их на кофейный столик на чердачной вечеринке в Трайбеке. Ах, как же глубоко, последовательно, блаженно и абсолютно ошибалась мать — насчет страны в целом и блестящих перспектив для юного иммигранта В. Гиршкина в частности. Она ошиблась! Ошиблась! — ликовал Владимир, пробегая через Овечий луг, усеянный загорающими безработными в ленивый понедельничный полдень; городские небоскребы взирали на них сверху вниз с корпоративным безразличием. Его мать тоже сейчас сидит за дымчатыми стеклами одного из этих чудищ, построенных накануне последнего экономического спада: угловой офис, декорированный американским флагом и фотографией особняка Гиршкиных в стиле эпохи Тюдоров, — особняка, но не троих его обитателей.

И какой чудесный выдался день для пробежки! Прохладно, будто ранней весной, серо и облачно — в такой день тянет прогуливать школу или, как в случае Владимира, работу. Такой день напоминает ему о ней , Франческе, — черное с белым, загадочная двойственность и одновременно вразумительность, свойственные пасмурным английским денькам, плюс тяжесть сырого воздуха, и Владимир тут же припомнил, как его голова уткнулась ей в шею, когда они ехали в такси. Да, он опять встретил доброго человека; до сих пор Владимир связывался исключительно с добрыми женщинами. Наверное, чтобы его любить, требовался определенный запас доброты. В таком случае ему крупно повезло!

Бег оборвался на скользком склоне, когда дали о себе знать легкие Владимира — фирменное ленинградское изделие, и спринтер был вынужден искать набухшую от дождя скамейку.

На работу он явился около двух.В Обществе им. Эммы Лазарус шла китайская неделя; китайцы выстроились в очередь у китайского стола, заполонив всю приемную, где кипел чай и стояло чучело панды. Немногочисленные русские, прятавшиеся от дождя, пересмеивались, глядя на поток азиатов и пытаясь имитировать их негромкую стрекочущую речь: «чинь-чань-чонь-чунь». Назревала драка.

И хотя Владимира учили проповедовать мультикультурность, на ухмыляющиеся лица соотечественников он взирал с абсолютным равнодушием, прокладывая путь через горы, сложенные из их документов. Как можно думать об иммигрантах в такой день?

— Баобаб, я познакомился с одним человеком. С девушкой.

— Секс? Или что? — разволновались на другом конце провода.

— Никакого секса. Но, по-моему, мы спали в одной постели.

— Гиршкин, ты — раб предосторожности, — хохотнул Баобаб. — Ладно, расскажи нам все. Какая она? Худая? Рубенсовская?

— Обычная.

— И как отреагирует Хала, когда узнает?

Владимир вообразил неприятное развитие событий. Сдобная Халочка. Плюшевый медвежонок для битья. Снова брошенный. Уф-ф.

— А как прошло с Ласло? — сменил тему Владимир. — Врезал ему, чтоб знал наших?

— Не врезал. Напротив, записался на его новый семинар «Станиславский и мы».

— Ох, Баобаб.

— Таким образом я смогу приглядывать за Робертой. И знакомиться с другими актрисами. Ласло говорит, что, может быть, возьмет нас в новую постановку «В ожидании Годо» в Праве будущей весной.

— В Праве?

Обрывки странного сна прошелестели в памяти Владимира, в калейдоскопической последовательности он увидел мать, Вентиляторного, полый парашют, падающий с неба.

— Что за чепуха, — пробормотал Владимир. Хватит думать о Рыбакове, стану думать только о моей Франческе! А Баобабу он сказал: — Ты имеешь в виду Париж девяностых?

— Именно. Сохо Восточной Европы. Послушай, когда ты познакомишь меня со своей новой подружкой?

— Сегодня вечеринка в Трайбеке. Начало в… Эй! Да, вы, сэр. В кафтане… Поставьте стул на место!

У факса разгоралась мелкая, но энергичная расовая междуусобица. Гаитянская коллега Владимира была уже в гуще событий, увлеченно выстраивая в цепь охранников, словно находилась в давно утраченном отцовском имении в Порт-О-Пренсе. Владимира отправили за мегафоном, на всякий случай хранившимся в агентстве.

— Я из Ленинграда, — сообщил Владимир и склонил голову в знак благодарности, когда Джозеф, отец Франчески, сунул ему в руку бокал с арманьяком.

— Санкт-Петербурга, — поправила Винси, мать Франчески, с излишней наставительностью и сама же громко рассмеялась своему поучительному тону.

— Да, — подтвердил Владимир, хотя ему никогда не приходило в голову называть так родной город, где щедро размноженный ленинский лик выглядывал из каждого киоска и сортира.

Владимир поведал хозяевам семейную легенду: он появился на свет с таким крупным лбом, что директор роддома лично поздравил его мать с рождением нового Владимира Ильича. Родители Франчески отозвались игристой смесью подлинного веселья и вежливости. Еще парочка арманьяков, подумал Владимир, и останется одно веселье в чистом виде.

— Чудесно, — сказал Джозеф, рассеянно взъерошив свои волосы цвета индустриального пейзажа. — И у вас до сих пор огромный лоб!

Владимир не успел покраснеть, за него это сделала Франческа, входя в гостиную, где за книжными полками не видно было стен. Одета она была в черное бархатное платье, облегавшее ее, как вторая кожа.

— Фрэнни, надо же, — завопила Винси, надевая очки в розоватой оправе. — Дай-ка на тебя посмотреть! Я забыла, милая, куда вы сегодня собрались?

— Всего лишь на скромную вечеринку, — оскалилась Франческа. Владимир догадался, что она не любит, когда ее называют Фрэнни, и ему это понравилось: еще один пункт в ее набухающем, как весенняя почка, личном деле в придачу к раствору Для контактных линз, который он обнаружил в ванной (а почему она не всегда носит очки?).

— Так чем же вы занимаетесь, мистер Гиршкин? — спросил Джозеф с преувеличенной важностью, словно давая понять, что сам он настроен скорее шутливо, хотя Владимиру не возбраняется, если он пожелает, ответить со всей серьезностью.

— Оставь его в покое, Dad, — вмешалась Франческа, и Владимир улыбнулся этому ладному американскому словечку дэд. В русском папа ему всегда чудилась какая-то несуразность и уничижение. — Изображая жизнерадостного гегемона, ты иногда бываешь чересчур убедительным, — продолжала Франческа. — Интересно, как бы ты себя чувствовал, если бы мы проиграли холодную войну, а не родина Владимира?

Да, Владимиру нравились эти Руокко, вне всяких сомнений. Оба профессорствовали в Городском колледже; Владимир достаточно хорошо узнал эту породу, отбывая срок в научно-математической школе, где профессорские отпрыски кучковались вместе, образуя интеллектуальную элиту. Все вдохновляющие признаки были налицо: номер «Новых левых» на журнальном столике, нескончаемые запасы выпивки на кухне, нескрываемое удивление от знакомства с умным молодым человеком, что особенно приятно, когда изо дня в день читаешь лекции сотням спящих тел, а в перерывах отражаешь наскоки чрезмерно активных типов вроде Баобаба.