Гари Штейнгарт - Приключения русского дебютанта

Владимир обратил внимание на их манеру одеваться. Некоторые носили фланелевые костюмы — мода, успевшая расползтись из Сиэтла по всей стране в последний месяц пребывания Владимира в Штатах. Но и стиль «шикарный лох», самый ценный дар Франчески, тоже присутствовал. Если рубашка, то в обтяжку, свитер — толстенный, очки — в увесистой роговой оправе, а волосы либо уложены с экстравагантностью семидесятых, либо прилизаны, как в пятидесятые. Однако насколько моложе Владимира были эти модники! Двадцать один, двадцать два максимум. Кое-кого, наверное, не стали бы обслуживать в американских барах. По возрасту Владимир годился им если не в профессора, то уж по крайней мере за руководителя семинарских занятий мог бы сойти.

Тем не менее он не собирался сдаваться. С годами приходит мудрость. Владимир уже представлял, как его произведут в ветераны общины. Почему нет? Несмотря на относительную молодость, новым лохам мешало развернуться воспитание, полученное в демографически серых пригородах; Владимир же — бывший ньюйоркец, а значит, отвязный по определению. Но не единственный отвязный здесь. Среди тех, кто особенно старался выделиться, был Планк, тощий и нервозный парень, всюду таскавший за собой визгливую мелкую собачонку (на вид — помесь чихуахуа с комаром) в самодельном мешке с серебряным шнурком. Слюнявая, унылая собачья мордочка, похожая на меховые наушники с глазами, то и дело высовывалась из переносной конуры, и все девушки почитали своим долгом сообщить Планку, какая у него симпатичная псинка. Но Планк, следуя правилам игры, не улыбался в ответ, лишь кивал, памятуя о неуместности подобных сантиментов в наступившем сезоне. По словам Коэна, Планк разводил таких карманных собачонок в своем панеляке на продажу столованским старухам. Впрочем, к Владимиру Планк отнесся с прохладцей, обронив: «Деньги не главное, знаете ли». Та-ак, антибизнесменский выпад? Он разве не понял, что истинную страсть Владимир питает исключительно к своей музе?

С Александрой дело пошло легче. Высокая, стройная, темноволосая, с круглым, банально-хорошеньким личиком, доставшимся от средиземноморской прабабки, и строгой линией маленькой груди, она походила на Франческу (осмелься Владимир допустить такую мысль), отличаясь от нее лишь высокими скулами, длинными натуральными ресницами, загибавшимися вверх двумя параболами. У Фрэн красоту надо было сначала отыскать, а потом влюбиться в изъяны; Александра же со своими стандартными прелестями отлично бы смотрелась в паре с красавцем Коэном. И судя по тому, что писатель не сводил глаз с очертаний ее тела, обтянутых — при том, что нижнее белье отсутствовало, — узким черным свитером с высоким горлом и того же цвета легинсами (никаких шикарных обносков, спасибо), Коэна посещали те же мысли.

Не успели Владимира представить, как Александра схватила его за голову и ткнула пушистой растительностью в мягкую обнаженную часть шеи под подбородком.

— Привет, дорогой! Много слышала о тебе!

Слышала? От кого? Владимир познакомился с Коэном три часа назад.

— Идем! Идем со мной! — Взяв за плечи, она потащила Владимира к гобелену эпохи модерн, висевшему на обитой бархатом стене: длинные разноцветные лебяжьи перья обрамляли, причудливо изгибаясь, сильно стилизованное «Оплакивание Христа». Ох уж этот старый добрый модерн, подумал Владимир. Слава богу, абстрактные экспрессионисты с компанией зарубили это аляповатое чудище.

— Смотри! Смотри сюда! — кричала Александра хрипловатым, прокуренным голосом. — Пструха!

Что? Да какая разница… Александра была великолепна. Какие ключицы. Они выпирали из-под свитера. Она сама была как лебедь. Красная помада на губах, черная водолазка. Чистое хайку.

— Ты видел раньше Адольфа Пструху? Я на нем просто помешалась. Загляни в мою сумку. Загляни! — И правда, сумка была набита иллюстрированными книгами про этого малого на букву «П». — Понимаешь, Пструха на самом деле не был столованцем. Он принадлежал к группе «Словене Модерна». Тебе знакомо словенское искусство? О, приятель, мы обязательно съездим в Любляну. Нельзя лишать себя такого! Так вот, этого Пструху в Праве высмеяли. В начале 1900-х Права была дико реакционным городом, вонючая дыра Австро-Венгерской империи. Но…

Она заговорщицки склонила голову и прижалась ключицей к плечу Владимира, и он ощутил внушительный вес ее телесной брони, ничем не стесненной груди.

— Но лично я считаю, что столованцы смеялись над его фамилией. «Пструх» по-столовански значит форель. Адольф Форель! Это уж чересчур! Не согласен? Скажи, а ты когда-нибудь ловил форель? Знаю, вы, русские, любите порыбачить. Я как-то ездила на рыбалку в Карпаты с одним французом, который знаком с Житомиром Мельником, премьер-министром, и точно знаю, что этот лягушатник заинтересуется вашим «ПраваИнвестом». Хочешь, познакомлю? Можно вместе поужинать. Или встретиться в обед, если ты сильно занят. Либо… в последнее время я стараюсь не просыпать завтрак.

Да, да, да. И завтрак, и обед, и ужин. А потом можно вздремнуть вдвоем. Нет, пусть лучше бодрствует и говорит. Ее речь, нежная, легкая, консистенции фруктового пирожного. Владимиру хотелось наклониться и откусить от ее слов. Слопать все дочиста прямо из ее маленького ротика. Но, кошмар и ужас, у Александры был парень, пухлый круглолицый чувак из Йоркшира по имени Маркус, и вид у него был такой, будто до всей этой заварухи в Восточной Европе он зарабатывал на жизнь игрой в регби. Пока Александра любезно расспрашивала Владимира о его творчестве («О твоей матери? Как интересно!»), ее бойфренд шумно задирал других посетителей в продвинутой манере отмороженных бриттов («Чё? Чё ты сказал? Ну-ка, иди сюда, срань!»), вызывая натужный смех у Планка и Коэна. Было ясно, что на недомерка Маркуса здесь смотрят снизу вверх. А как же иначе, ведь его девушка — Александра, бриллиант в короне Правы.

Еще была Максин, ее Владимиру представили как исследовательницу американской культуры. С ног до головы в синтетике, она сильно потела в кофеиновом чаду «Модерна»; коротко стриженные волосы с помощью геля тянулись ввысь, к звездам, а влажные голубые глаза смотрели на все вокруг, включая Владимира, с неизбывным удивлением. В общении Максин проявила себя великой Дипломаткой, к собеседникам она обращалась строго по рангу: сначала к Коэну, затем к Планку, Марксу, Александре и, наконец, к Владимиру.

— Я пишу монографию о мифопоэтике автомагистралей на юге Америки, — сказала она ему. — Приходилось там бывать?

Владимиру понравилась ее пылкость и теплые руки. Он поведал ей о своих приключениях на магистралях Среднего Запада. Как, сидя за рулем «вольво», принадлежавшего его чикагской подружке, он чуть не задавил семейство бурундуков. Этот бессвязный и, в отличие от водительских навыков Владимира, безопасный разговор длился, пока расхрабрившийся Владимир не осмелился спросить, почему Максин, причисляя себя к исследователям американской культуры, живет в Праве. Максин, поднеся чашку с кофе ко рту, пробормотала что-то насчет видения на расстоянии. Ах да, старое доброе расстояние.