Гари Штейнгарт - Приключения русского дебютанта

Посапывая в унисон с новым приятелем, Владимир даже не заметил, как мать проскользнула в комнату и наклонилась над простертыми телами.

— А, вот вы где, дружки , — прошептала она, назвав их словом, которое Владимир и поныне считал одним из самых нежных. — Кто-нибудь вас обижал?

— Нас никто не тронул, — прошептали они в ответ.

— Хорошо… Тогда отдыхайте, — произнесла она таким тоном, будто они были заправскими солдатами и сейчас у них передышка между боями. Она дала им по шоколадной «Красной Шапочке», самой вкусной конфете на свете, и подоткнула одеяла.

— Мне нравятся волосы твоей мамы. Они такие черные, что кажется, в них можно смотреться как в зеркало, — мечтательно сказал Леня.

— Она красивая, — согласился Владимир с полным ртом шоколада.

Он уснул и увидел сон: все трое — мать, Леня и Владимир — прятались вместе с Лениным в шалаше из лошадиного хвоста. В шалаше было не повернуться. Для смелости и отваги в нем не осталось места. Все, что они могли, — это сбиться в кучку в ожидании неопределенного будущего. А чтобы не скучать, они по очереди заплетали блестящие материнские волосы в косы, но обязательно не туго — волосы должны были спускаться на голубоватые виски. Даже В. И. Ленин признался своим юным друзьям, что «это большая честь — заплетать косы Елене Петровне Гиршкиной, жительнице Ленинграда».

В Праве, в панеляке,Владимир встал с постели и попробовал пройтись так, как учила его мать несколько месяцев назад в Вестчестере. Он выпрямился до боли в спине. По-гойски сомкнул стопы, едва не оцарапав сверкающую кожу на новых туфлях, прощальном подарке от Сохо. Но в итоге счел эти упражнения бессмысленными. Если он сумел пережить советский детский сад, ковыляя по-еврейски от унижения к унижению, то что ему испытующие взгляды какого-то клоуна из американской глубинки по имени Планк.

И все-таки, даже на расстоянии в полмира, Владимир чувствовал, как палец матери тычется в его спину, как увлажняются ее глаза, предвещая приближение восторженной истерики… Как она любила его когда-то! Как тряслась над своим единственным ребенком! И какую планку себе поставила: я сделаю все для него, закрою своим телом от хулиганья вроде Сережи Климова, найду ему, пятилетнему, верных товарищей по играм, эмигрирую в Штаты, оставив в Ленинграде умирающую мать, заставлю мужа-простофилю ввязаться в нелегальный бизнес. Лишь бы маленький Владимир дышал и дышал, посапывая, в безопасности и уюте.

Один человек положил жизнь на благо другого. Как такое возможно? Эгоистичный Владимир был не в силах придумать ответ на этот вопрос. Однако целые поколения русских евреек сделали для своих детей то же, что его мать. Владимир был частью великой традиции безграничной жертвенности и безоглядного сумасшествия. Когда же ему удалось освободиться от сыновних уз, он сразу почувствовал себя одиноким, несправедливо наказанным сиротой.

Что мне теперь делать? — спросил Владимир у женщины, оставшейся за океаном. Помоги мне, мама…

И среди призрачного писка дряхлых советских спутников, круживших над Правой, раздался голос матери: Не отступай, сокровище мое! Выжми из этих уродов неотесанных все соки!

Что? Владимир посмотрел на картонный потолок Такой криминальной прямоты он не ожидал. Ты уверена? А если Коэн взбесится?.

Коэн — тупица. Он ведь не Леня Абрамов. Просто еще один американец, вроде той хихикающей бегемотихи в моей фирме, что пыталась надуть меня на прошлой неделе. И кто теперь смеется, жирная сука?. Нет, пора начинать второй этап, сынок. Прочти свое стихотворение в кафе. Не бойся…

Вдохновленный полученной санкцией, Владимир воздел руки к небу, словно ни подвижный эфирный космос, ни обманчивая память не могли помешать ему дотронуться до волос матери и заплести их, массируя белую кожу в проборах, как во время долгого путешествия на поезде в Ялту.

Если завтра все пройдет удачно, то только благодаря тебе. Ты — сама отвага и упорство. Неважно, как я ставлю ноги; все, чему ты меня бучила, я помню. Пожалуйста, не тревожься обо мне.

Вся моя жизнь — тревога о тебе, ответила Мать. Но в этот момент раздался нарочито громкий стук, и квартирная дверь едва не слетела с Петель под ударами двух прикладов.

— Владимир Борисович! — проорали две хриплые русские глотки,оборвав сеанс трансатлантической связи. — Эй! Давай! Просыпайся!

Владимир торопливо зашлепал к двери, потеряв по дороге оба тапка; в его ушах все еще звенел небесный голос матери.

— Что происходит? — крикнул он. — Я работаю на Сурка!

— Сурок тебя вызывает, котеночек, — крикнул один из громил. — В баньку пора!

Владимир открыл дверь:

— В какую баньку?

На пороге стояли два здоровенных парня крестьянского вида; в тусклом освещении коридора их пожелтевшие от беспробудного пьянства лица отливали чистой зеленью.

— Я уже мылся сегодня утром.

— Сурок велел привести Владимира Борисовича в баню, так что заматывайся в полотенце и двигаем, — ответили они хором.

— Что за чушь.

— Ты споришь с Сурком?

— Я слепо следую указаниям Сурка, — успокоил их Владимир.

Они походили на повзрослевшего Сережу Климова, детсадовского хулигана. А вдруг они тоже попробуют защипать его до смерти? И матери нет рядом, чтобы защитить его, а Лене Абрамову, бывшему лучшему другу, сейчас не до того, он в Хайфе, где заправляет, наверное, каким-нибудь злачным ночным клубом.

— Где эта баня? — осведомился Владимир.

— В третьем корпусе. Раздевалки там нет, так что заворачивайся в полотенце прямо сейчас.

— Вы что, хотите, чтобы я шел до третьего корпуса в одном полотенце?

— Так положено.

— Вы знаете, с кем разговариваете?

— Да! — не колеблясь ответили мужики. — Мы подчиняемся Гусеву! — добавил один из них, словно это обстоятельство оправдывало их наглость.

Когда обмотанный полотенцем Владимир шествовал через двор к третьему панеляку в сопровождении вооруженного эскорта, шлюхи, высунувшись из мрачной пещеры казино, свистели вслед почти голому молодому человеку. Владимир инстинктивно прикрыл руками грудь — жест, подсмотренный им у грудастых девиц на порнографических картинках. Выходит, его подставили! Этот козел Гусев жаждет его унижения. Видимо, Гусев забыл, чей Владимир сын — Елены Петровны Гиршкиной, грозной царицы Скарсдейла и советского Детсада… Что ж, подумал Владимир, мы еще посмотрим, чья возьмет, или, как с изящной простотой выражаются русские, кто кого.

Баня в третьем корпусе походила не столько на настоящую русскую баню с потрескавшимися стенами и перемазанной углем печкой, сколько на обычную шведскую сауну небольших размеров (такую же унылую и деревянную, как мебель в квартире Владимира), пристроенную к панеляку задним числом, так к станции «Мир» пристраивают еще один космический модуль. Внутри варились на медленном огне Сурок и Гусев, рядом с ними стояло блюдо с вяленой рыбой и бочонок «Юнеско».