Юрий Самарин - Тринадцатый ученик

Паша спрыгнул со скамьи и понесся к выходу, и здесь, впрочем, взгляд его сам, помимо воли отыскивал перемены. Профиль Пушкина прикрывал рекламный щит, крупными буквами призывавший: «Голосуй или проиграешь!» Рядом красовался указатель с жирной стрелой и надписью: «ближайший избирательный участок — № 13», снизу чернела дата выборов — 4 июня 1996 года. Тупо смотрел Паша в этот наглый плакат, и две последние, взаимно перевернутые цифры так и орали в мозгу. Паша провалился в прошлое! И всего этого вокруг уже не было — или не было его самого! Где? Здесь или там — в девяносто восьмом? Но он был жив, сердечная мука не оставляла его. И это хорошо, что он здесь, хотя ему безумно страшно, но он должен, должен разгадать загадку предательства.

В этот момент внимание его было привлечено слабыми хлопками выстрелов. У самого входа ссорились две тетки, продавщицы воздушных шаров. Видимо, они поспорили из-за выгодного места и теперь с ожесточенными, красными лицами остервенело хлопали нарядные шары друг у друга. Обе воздушные грозди изрядно похудели — скоро и продавать-то нечего будет, — но тетки решились стоять каждая за свою справедливость до победного конца. Зрелище составилось отвратительное, да еще замешались сюда несколько мальчишек и девчонка с бантиками, завороженно глядевшие на уничтожение шаров. Не выдержав, Паша кинулся разнимать, и вот тут-то безжалостно убедился в том, что его действительно нет. Хотя он сам видел себя и осязал собственное тело, в этом мире он физически не присутствовал и не только не мог разнять остервенелых теток, но даже и воздушный шар удержать в руке не смог бы. В отчаянии он заорал, завизжал: «Стоять, дуры!» Но лишь одна из дур, наверное более чуткая, затрясла головой, будто вытряхивала невидимую воду из ушей. Впрочем, скоро все было кончено, и то ли победительницы, то ли побежденные разбрелись, ворча и ругаясь, в разные стороны, прихватив складные стульчики и воздушные насосы. Поле сражения усыпано было цветными обрывками резины, и дети тотчас принялись собирать и выдувать маленькие шарики, чтобы лопать их зубами и хохотать, разглядывая все новые и новые дырки в резиновых лоскутьях.

А сердце болело, и не было никакой возможности вернуться обратно, в свою жизнь. Но тут Паша лукавил, потому что любовь, заставлявшая болеть сердце, и была его жизнь, а в теле он или в духе — это ему все равно.

Он выскочил из центральных ворот. Дорога шла в гору, увенчанную фонтаном, вниз от которого тянулись искусственные ручьи, орошая — по замыслу — клумбы. Однако фонтан молчал и русла ручьев засохли. Ветер вздымал неизменную городскую пыль, и целый табун плакатов со стрелками указывал направления. В отличие от сказочного камня, от которого пути ведут к разным результатам, Паша уже знал, что все эти хаотичные вроде бы стрелки мельтешат, отводя глаза. Второпях он не стал додумывать мысль. Его тревожил какой-то логический абсурд: можно было метаться в разные стороны и в результате обрести ничто, причем социальный план — это ерунда, главное человеческий. Рвешься туда-сюда в зависимости от своих чувств и в итоге обретаешь ноль, теряя спасение. Все это было ужасно, и еще одна мысль поразила его: что некого винить, кроме самого себя. И, взывая: «Спаси! Спаси!» — услышан не будешь, ибо не в Промысле живешь, а мечешься под собственным небом, под собственным «хочу — не хочу!». Вот и вини своеволие, свободную волю. «Выбери свободу!» — заорал голос из громкоговорителя, установленного на крыше милицейской легковой машины, медленно катившей по дороге. Власти обрабатывали аборигенов-избирателей. «Демократия — власть народа!» — озвучил мегафон очередной лозунг, и дядька-пенсионер поторопился убраться с перекрестка.

Нарядные стайки девушек в пышных платьях и юноши в костюмах стали попадаться чаще. Паша шел верно и, миновав бульвар, обсаженный роскошными шумящими березами, очутился во дворе педучилища. Везде курили. Ребята усиленно делали вид, что не замечают девушек, цокавших каблучками по крыльцу. Напряжение возросло. Судя по всему, приближалось некое решительное мгновение, но как и чем ознаменуется оно — угадать невозможно.

— Привет, Андрюха!

— Здорово.

Да, хорош. Темно-русые короткие волосы, среднего роста, в лице — юная, незамутненная свежесть.

— Смотри, какой прикупил…

Кто-то в толпе демонстрировал нож с наборной рукояткой и кнопкой, фиксирующей лезвие. Оценивали, прикидывали, сравнивали, потому что буквально из всех карманов были извлечены клинки-собратья. Вот и Андрей извлек — у него вообще художественная русалка на ручке, глаз — камешек. Ножи эти полулегально изготовлялись в зонах и переправлялись на волю для продажи. Всякий мало-мальски уважающий себя молодой человек в Тёшино имел криминальную оснастку. Милиция смотрела на это сквозь пальцы: бороться бесполезно, местный колорит. Увидев это вооружение, потрясенный, Паша загоревал, будто потухла надежда. На что? Он не знал и сам. И опять что-то такое затеплилось о спасении и о всеобщих, бессмысленных, погибельных метаниях.

— Гляди, Андрюха, твоя!..

Все словно по команде обернулись, но золотистый подол уже мелькнул, скрываясь за дверьми. Сердце стукнуло и перестало биться. Но чего Паше бояться, если его просто нет? Ее не нужно было видеть, чтобы узнать, довольно было присутствия. «Моя!» — твердо возразил Паша, взирая на Андрюху. Но что тому? Стоит каменным истуканом, не внимая бесплотным теням. Наконец раздались первые музыкальные аккорды, и все повалили внутрь.

В виде официальной части выступил директор училища и учительница-ветеранша с медалью на выдающемся бюсте. Выдали под звуки марша дипломы. Андрей получил тоже. Паша сначала удивлялся, что не видит Настю, но после сообразил: в нынешнем, 96-м году она не выпускница. А пришла — для Андрея и чтоб участвовать в концерте, потому и не сидит в зале. Оказалось, что педучилище славится своими танцевально-музыкальными традициями. Это сообщил бойкий, развязный конферансье, специально приглашенный из областного центра культуры своим другом — руководителем местного танцевального ансамбля. Все эти сведения Паша почерпнул из перешептываний присутствующих. Сам он выбрал крайнее место в последнем ряду, думая: «Интересно, а если какая-нибудь туша плюхнется сверху?» Но, как ни странно, пустое с виду кресло никого не соблазнило. Кое-кто было устремлялся сюда, к свободному месту, но, внезапно передумав, изменял траекторию, отыскивая знакомых или подспудно ощущая чье-то присутствие. По крайней мере Андрей ощущал Пашино присутствие точно, наверняка, не умея объяснить это внутреннее тревожное, гнетущее, смутное беспокойство. Как две чувствительные антенны, настроенные на одну волну — Настю, — они могли бы, пожалуй, разговаривать мысленно.