Андрей Брыжинский - У любви краски свои

— Да уж, именно «не так»… Ветер выдувает денежки из наших дырявых карманов. Вон, даже новый трактор не на что купить. Да-а, ума не приложу, как дальше быть.

— И не только у нас в колхозе, этих дыр в целом и в экономике страны полным-полно… Никак не залатаем их. Одно чем-нибудь прикроем — смотришь, другое открывается хуже прежнего. При таких условиях легкой жизнь председателей колхоза не бывает. Ни у кого.

— Куда ни кинь — всюду клин, одни нехватки, — уже остывая, согласился младший Паксяськин.

— Это уж точно. Зайдешь в магазин — тошнота одолевает при взгляде на пустые прилавки. Шаром покати. Это что, куда годится такое? Добрались до коммунизма…

Иван Егорович сплюнул даже. Ему вспомнились слова, которые когда-то сказал Хрущев. Якобы в восьмидесятые годы будем жить при коммунизме. Что есть мочи кричал глава нашего государства об этом, обещал: нынешнее поколение станет бесплатно ездить на транспорте, у каждого будет своя отдельная квартира, на столе будет столько еды, сколько кому захочется, работать человек пойдет туда, где найдет себе дело по душе. Намеченное это время подошло, вместо коммунизма же — пустые прилавки.

Молодой Паксяськин призадумался. Сказать, что не выделяли сельскому хозяйству достаточно денег — было бы неверно. Ученые подсчитали: только с середины шестидесятых годов до сегодняшнего дня было направлено на село свыше пятисот миллиардов рублей. Эти народные деньги, считай, утонули в прорве бесхозяйственности и безалаберности, экономической безграмотности. Богатства от них не прибавилось. Как ни шатко ни валко шли в сельском хозяйстве дела, так и теперь движутся. На покупку продовольствия из-за рубежа ежегодно тратим десятки миллиардов рублей.

— Знаешь, отец, выходит, нужно искать другие пути-дороги для работы. По-иному нельзя.

— Разрушить, Пётра, следует некоторые вещи, сильно разрушить. И в первую очередь — уравниловку в оплате труда. Никак не могу понять, почему так боимся много платить тем, кто своим упорным трудом экономику страны поднимает, всеобщее богатство увеличивает? Пусть даже и появятся среди нас заметно разбогатевшие.

— И какие наставления будут с твоей стороны по этому делу?

Иван Егорович встал, подошел к окну, глянул на улицу. На свой вопрос ждал ответа сын, не прерывал молчания. Наконец отец встал перед ним, положил свою ладонь на его плечо, растягивая слова, начал:

— Рецепта, Пётра, пока что нет у меня. Сам дерзай, может, что и осенит тебя самого. Знай одно: в дела твои пристально буду вглядываться. Сам увидишь: я на твоей стороне, смотришь, и дельное что подскажу. Очень и очень рад, что вернулся ты в село и взялся за большое дело. Успехов тебе на благородном поприще. Помни всегда: здесь ты нужен… Ну, ладно, пойду, не буду красть твое время, отрывать от дел. Увидел вот тебя на рабочем месте, аж на душе легко стало. Только… надежды, которые возлагаю на тебя, постарайся оправдать.

Петр Иванович спешит на «уазике» в Сурск, в районный агропром, он с собой захватил и производственно-финансовый план колхоза.

Едет Петр Иванович и то и дело посматривает по сторонам, глаза ослепляет белизной первый снег, который белым покрывалом закрыл всю землю. Этот снег, возможно, еще и растает, ведь идут только последние дни октября. И все же зима уже не за горами.

У председателя настроение неважнецкое. Одно лишь успокаивало — осенние дела завершены. И все же в «Сятко» многое не радовало.

Ехать одному спокойно, и о том поразмыслишь, и о другом про себя прикинешь. Никто не мешает. Петр Иванович всматривается в дорогу, и перед глазами встает образ любимой девушки. Аж вздрогнул, сердце заколотилось.

«Как ты там, Наташенька? Кого-то другого уже успела встретить? Нет, не верю этому… А почему бы и не поверить? В жизни ведь всякое бывает. Вон, Фаина Викторовна закидывает удочки в мою сторону, замечаю это. Да ведь и неплохая она, хотя вряд ли может конкурировать с Наташей… Нет, одна в сердце у меня…

Наташа, Наташа… Неужели забыла наши горячие встречи? Ни словечка не можешь написать. Нет моей вины здесь, жизнь сама поставила на такую стезю. Эх, как я люблю тебя! Городская жительница… Приехала бы к нам, Наталка, сразу бы понравились наши места, и город бы позабыла… Возвращусь из Сурска, напишу об этом, еще раз напомню, какая красота тут, как легко дышится, всё радует глаз. Приезжай побыстрее в Лашмино. Не приедешь — сам съезжу за тобой. Зачем так раздираешь мне сердце, Наташенька? Не слушай ты свою мать. Услышь плач моего сердца, приезжай сюда…»

Мотор почему-то «закашлял», и через некоторое время машина остановилась. Паксяськин вышел. Открыл капот, ищет, в чем причина. Вытащил свечу зажигания, почистил. И вот уже «уазик» снова катится по дороге.

А вот как ноющее сердце успокоить?..

Долго задержался Петр Иванович в правлении колхоза. Вошел домой крадучись, — боялся, не проснулись бы отец с матерью, но они не спали, сумерничали.

— Вы что, меня дожидаетесь? — при их виде удивился Петр Иванович.

— Да вот, калякаем о тебе, — ласковым голосом промолвила мать. — Письмо тебе из Москвы пришло. На этажерку вон положила.

Петр Иванович включил свет в передней, нашел письмо.

«Любимый мой Петрушенька! Несказанно соскучилась по тебе, миленький. Воздуха порой не хватает, когда думаю о тебе. Все не так, все омрачает настроение. Радости пропали сразу же, как только ты уехал. Дни кажутся длинными-предлинными, похожими на занудливые, дождливые, осенние денечки. Зачем, почему уехал в село?! Разве плохо было здесь? Кажется иногда: огромное черное крыло коршуна закрывает мне солнце. Сердце навзрыд плачет по тебе. Места себе не нахожу, родненький. Нет и еще раз нет, не верю, что насовсем разойдутся наши пути-дороги!!! Это — разрушить жизнь. Почему не поймешь никак? Неужели не было между нами горячей любви? Возможно, забыл уже обо всем?

Приезжай, возвращайся снова в Москву. Отец уладит, где нужно, дело. И по аспирантуре, и по работе на первых порах. Без дела не останешься. Никак не могу без тебя!!!

Горячо целую и крепко-крепко обнимаю. Наталка».

У парня на душе стало так хорошо, так посветлело все внутри, и усталость сразу куда-то пропала. И вместе с тем заныла душа по Наташе, от того, что они сейчас находятся далеко друг от друга.

Лег на кровать и никак не может уснуть, все думает о любимой, о ее и своей дальнейшей жизни…

Как обычно, Паксяськин с Кечаевым засиделись в правлении колхоза до вечера, и Петр Иванович решил открыться другу:

— Отговаривай, приводи любые доводы, Борис Дмитрич, но я дальше все равно так не могу. Дела делами, а сердцу не прикажешь. Всю душу истерзал, сил больше нет.

— Что, снова сбежать надумал?! — от испуга аж глаза расширились у Кечаева.