Александр Жебанов - Принцип Нильса Б.

У собаки были печальные глаза и разбухшие розовые соски. Ее немного волновали наши внимательные взгляды и свое волнение она выражала в тщательном вылизывании щенков: не ругайте и не бейте — видите, как я забочусь и ухаживаю за детьми. Щенки оказались толстыми и коричневыми — как поролоновые шарики. Они попискивали, дрожали хвостиками и слепо тыкались в живот мамы.

— Мой этот, — ткнул Джалал в одного. Щенок был толще других и с белыми пятнами вокруг глаз. — Возьмешь какого?

Для меня не было все так просто. Я чувствовал: если буду объяснять, что требуется согласование с папой и мамой, то потеряю в глазах Джалала, поэтому неопределенно пожал плечами:

— Не знаю…

— Тогда я тебе ежа отдам, — решил он, — отец обещал поймать, — и, видя мои колебания и немое желание протеста, успокоил: — У меня ведь черепаха есть.

Возразить мне было нечего.

Перед их домом, на железных столбах, крашенных в синее, свивает свои лозы виноград. Тут же, неподалеку, растут каштаны с широкими тяжелыми листьями и пока незрелыми зелеными плодами-шарами. Там, в сумраке листвы, воркуют дикие горлинки. В тени деревьев стоит топчан. Мы сидим на нем. Время подходит к обеду. На улицах безлюдно. Только где-то раздаются ребячьи голоса. Играть к ним не пошли.

— Пойдем в столовую, — решает Джалал, и мы тронулись в путь.

Стены в заводской столовой стеклянные, занавешенные тюлем. На потолке, как и в конторе, вращаются огромные лопасти вентиляторов, гоня теплый воздух и неслышно гудя… Для администрации был свой кабинет — с кондиционером, цветами и зеркалами. Предыдущие два дня обедал там с папкой и его сотрудниками. Но сегодня мы с Джалалом сидели в общем зале. Здесь работала его сестра, у которой он жил, — Джейран. Она посидела с нами, поговорила. Молоденькая и смешливая. Тарелки накладывала нам от души.

— Хош, — поблагодарили мы. — Хош! Спасибо!

Все я, как ни старался, съесть не мог.

После обеденного перерыва Джалал вздумал прокатить меня на «КамАЗе». Один из его братьев возит кирпичи на стройку. Вот мы и стояли на дороге, поворачиваясь всякий раз спиной к шлейфу белой пыли, поднимаемой проезжающими машинами. В один момент Джалал замахал рукой, и возле нас, присев и тяжело ухнув, остановился красный «КамАЗ». Несмотря на то, что он был припорошен пылью, было видно, что машину любят и за ней ухаживают: над лобовым стеклом висела ковровая бахрома. Само стекло по периметру выложено монетками в одну теньгу. На крыше установлены три клаксона. Бампер и колесные диски сияли никелем. По бокам качались антенны, перешнурованные разноцветными изолированными проводами и заканчивающиеся на верхушках красными пластмассовыми розочками. Дверцы разрисованы ахалтекинцами в галопе, а по передку латинскими буквами красовалось название нашей республики и ее герб, и еще что-то арабской вязью (может быть, сура из Корана?). А брызговики! Чуть не до земли, заклепанные по кромке, узоры по трафарету! Выхлопные трубы подняты по обе стороны кабины с ходящими закрышечками, а над бампером, на сверкающей трубе, еще четыре фары — в общем, закачаешься!

— Ну, джульбарсы, залезайте! — раздался в открытую нам дверцу веселый голос.

Подняться оказалось непросто. Потом, когда мы уселись на покрытое серой кошмой сиденье, брат Джалала, перегнувшись через нас, проверил, крепко ли я закрыл дверцу, и мы тронулись. Брат был похож на дядю Ильяса: такой же улыбающийся, разговорчивый, управляющий машиной как игрушкой — при этом успевающий делать другие дела: пить газировку (сумка-термос), ловить на магнитоле «Фунай» песни, закуривать сигареты «Мальборо», разговаривать с нами (о школе, о моем папке).

Ехать на «КамАЗе» оказалось круче, чем на отцовской «Волге» — так же мягко, просторно, но плюс еще высота и потрясающий обзор через лобовое стекло. Кирпич возили куда-то в район Мир-2, здесь я не был ни разу и поэтому с интересом смотрел по сторонам. Улицы такие же чистые и ухоженные, как везде: тенистые деревья; широкие газоны с зеленой травой — семена этой травы специально из Голландии привезли, весь город обсадили; бордюры центральных улиц гранитные, а госучреждения облицованы мраморными плитами, двери и окна зеркальные. Объявления и реклама, вывески всякие латинским шрифтом. Папа говорил, что раньше алфавит другой был, а теперь под Турцию косим.

Когда стояли на перекрестках, можно было видеть на углах наклеенную «Клятву». Клятва эта висела повсюду: в школах, на заборах, у папки на работе, в кинотеатрах, на досках объявлений, на остановках. Ее я знал наизусть — в школе перед занятиями всегда повторяли: Родина, Отчизна любимая, край родимый мой, и в мыслях, и в сердце я всегда с тобой… На малейший навет на тебя да отсохнет язык, да отнимется рука моя — и т. д. И по национальному… Ну и, конечно, здесь были портреты нашего общелюбимого и непревзойденного Мульк-баши (да будут благословенны его дни!): большие и маленькие, цветные и черно-белые, с улыбкой и задумчивые, с лошадью и с мамой, в парадном костюме и в национальном халате в окружении белобородых аксакалов…

А вот и стройка. Строят, как всегда, турки. Турок я встречал. Были они настолько смуглые, что Джалал с братом по сравнению с ними казались белыми.

Пока старший брат с бумажками куда-то бегал отмечаться, мы с Джалалом разглядывали белый «Мерседес» и белую «Волгу», подъехавшую вслед за нами. Из машины вылезли хорошо одетые господа, к ним тотчас подбежал бригадир с халатами и желтыми касками. Все начали осматривать стройку — что-то обсуждали, показывая руками на здание и на большие листы бумаги, развернутые тут же.

— Тоже турки, — кивнул на приехавших Джалал.

— Да вроде не похоже, — усомнился я. — Турки — они вон какие все черные.

— А у них две нации, — уверенно объяснял Джалал. — Те, которые белые, господа: управляющие, врачи там, инженеры, бизнесмены всякие; а другие, которые черные, рабочие: строители, чабаны, дехкане… ага…

— А-а, — лишь протянул я.

Мы сделали еще две ездки, а потом мне сказали, что меня ищет отец…

Я легко побеждал своих ровесников и поэтому не предстоящий турнир, который планировали на весенние каникулы в Чебоксарах, отобрали из нашей группы меня да еще Андрюху Савельева. Теперь нас частенько подключали к электрофиксатору — чтобы привыкали и не обращали внимания на шнур сзади. Дома проклеил провода по клинку и подогнал разъемы под свой костюм. Схватки в контрах все чаще проводились в виде соревнований: на 5 уколов отводилось шесть минут; если не укладывались в уколы — добавляли минуту. Обычно у меня до этого не доходило — в регламент укладывался.

До Чебоксар мы добрались на поезде. На вокзале с нами сошла другая группа, как оказалось, с Воронежа. Нас встречали на автобусе. Тренеры друг друга знали и тотчас уселись вместе, болтая о своем. Салон заполнился шумом и гамом: смеялись, шутили, вспоминали — старшие тут бывали не раз и воронежских знали. Меня же посетило забытое чувство любопытства, мы сидели с Андрюхой, молча крутили головами и наполнялись тихим ликованием.