Данил Гурьянов - Наслаждайтесь чужим счастьем

— Ну-ка, это вы чего! — несмело выкрикнула я, поспешив к старухам и разъединяющее вцепившись в их руки. Старухи, словно бойцы на ринге, еще больше остервенели, чувствуя, что схватке приходит конец и потому стараясь показать всю свою силу в последние мгновения.

Еще через несколько минут криков, борьбы и расхрабрившегося мата, соседка в шапке орала уже одна и этажом выше, открывая ключом в трясущихся руках свою дверь.

Соседка без шапки, Дарья Ивановна, плакала, закрыв старыми, поцарапанными руками лицо и что-то невнятно мне объясняя.

Оказывается, Дарья Ивановна и Соседка-В-Шапке подрались из-за того, что, хотя обе были недовольны наступившей жизнью, Соседка-В-Шапке предпочитала ругать правительство, сидя на лавке, а Дарья Ивановна собирала в это время отбросы в столовых и разносила их бездомным собакам. Соседке-В-Шапке не нравилась кипучая деятельность Дарьи Ивановны, а той не нравились косые взгляды Соседки-В-Шапке. И вот, встретившись на лестничной площадке, они вдруг повздорили, и Соседка-В-Шапке, выкрикнув: «Людей бы лучше любила, а не собак!», ударила Дарью Ивановну.

Весь вечер, жаря семечки, варя сосиски, поглощая их, я только и думала о произошедшем инциденте, а на следующий рабочий день зашла в школьную столовую и спросила поварих, нужны ли им отбросы.

В некотором отдалении от нашей школы находится какой-то санаторий для почечников (наша школа стоит чуть ли не на окраине города), и я давно заметила там сбившуюся стаю худых склочных собак. Сразу после работы я поспешила к санаторию и нашла собак среди снисходительно обкиданных снегом кустов.

Собаки лежали, каждая сделав себе ямку в снегу и свернувшись там клубочком. Когда я вошла на их территорию, какая-то маленькая собачка, утверждаясь, что-то вякнула, но стая демонстративно не прореагировала на ее предупреждение. Я выложила им еду в несколько заранее припасенных больших консервных банок. Собаки смекнули в чем дело, но боялись подойти ко мне и потому быстро поглядывали то не меня, то на еду. Я отошла, и они, поначалу ища поддержки друг у друга, а потом самоуверенно, поспешили к еде. Мне было хорошо.

С того момента я стала носить отходы им ежедневно и так привыкла к этому, что, когда не могла это сделать, чувствовала себя как что-то недополучившая.

Затем я нашла еще одно место в другом конце города и ездила туда на автобусе с двумя бидонами в руках, зажатая между чьих-то спин и грудей, проклинала все на свете, забывала обо всем и домой возвращалась усталая, но в определенном смысле счастливая.

Иногда мне звонила Женька, но мне некогда было с ней разговаривать.

— А ты че делаешь-то? — разочарованно спрашивала она на мое «мне некогда».

– Сублимируюсь! — кричала я ей.

Но мысли об одиночестве ко мне скоро вернулись.

Я нашла третье место с бездомными собаками.

— Мысли об одиночестве были вынуждены где-то обиженно спрятаться, но за этот свой «простой» они что было силы мстили мне по ночам. Мне казалось, они били меня ногами.

Снова работа. Опять одни и те же рожи. Дайте мне немного счастья в личной жизни, и в моих руках оно разрастется как тесто на дрожжах, чтобы его хватило на всех, чтобы в рожах своих коллег я увидела лица.

Наша директриса — любовница женатого учителя истории, они часто встречаются «по работе» и когда расстаются, я с ненавистью смотрю на ее удовлетворенное лицо.

Учительницы в учительской постоянно рассказывают о своих мужьях и детях, то друг другу, а иногда мне. В таких случаях я быстренько засовываю свою обиду и зависть куда-то в бронхи, поднимаю уголки губ вверх — получается милая улыбка. Они мне тоже улыбаются, со слепым воодушевлением повествуют про свои семьи, а в моей голове взбиваются угрызения совести, потому что в моих бронхах сидят сами знаете кто.

Раньше я радовалась за своих коллег. Теперь я поняла, что не хочу прожить свою жизнь, радуясь за других.

В учительскую входит он. Находится там как специально долго, ровно столько, чтобы у меня, незаметно наблюдавшей за ним, растопилась обледеневшая за сутки душа и была обильно полита его обаянием, чтоб росла любовь. После этого он выходит, оставив меня зачарованную и попустительствующую росту того цветка в душе. Часов через двенадцать я понимаю бесполезность своей любви и жестко вырываю этот цветок. Остальные часы до следующего рабочего дня моя душа проводит в холодильнике. Чтобы заледенеть. Нет, чтобы снова пойти по этому кругу.

Мне надоело это. Я устала. Мне не хочется читать, смотреть телевизор, кормить собак. Мне хочется заснуть побыстрее и проснуться попозже. Мне это не нравится.

Я решила сходить в гости к Женьке, она снова рассталась с мужем и ей опять было плохо, как и мне. Позвонила ей, по пути решила купить что-нибудь. В коммерческом ларьке был небогатый выбор спиртного и сладкого. Я вздохнула и подошла к окошку ларька, оно было закрыто, сквозь стоически заиндевевшее стекло просвечивала грязная вывеска: «Стучите». Я постучала. Окошко щелкнуло и открылось, я нагнулась, чтобы сказать спрятанному продавцу что мне надо, а заодно напомнить окружающим, что такое угол в девяносто градусов.

В подъезде Женьки на первом этаже стоял запах человеческой мочи, на втором — кошачьей, а когда я поднялась на третий, то поймала себя на том, что, принюхиваюсь, ожидая нового запаха. Мне стало горько и захотелось побыстрее оказаться в светлой Женькиной квартире. Соседи Женьки сверху и снизу — алкоголики, а справа и слева — проститутки, на лестничной площадке ее этажа ночует бомж, стаскивая перед носом все половинки в одну кучу в угол и утром расстилая их обратно, а во дворе Женькиного дома три месяца стоит бак с мусором, видимо, когда-то чихнувший и оттого извергший свое лишнее содержимое на обледенелую землю рядом — и вот посреди всей этой грязи откуда-то взялась чистая и теплая квартирка моей подруги. Туда и спешу.

Когда Женька открыла мне дверь, я все поняла по ее якобы счастливому лицу — у нее были незваные гости. Это оказалась Жанка, наша общая подруга. Она с действительно счастливым лицом сидела за столом и радостно закричала мне.

Жанка — хороший, отзывчивый и безобидный человек, но она любит, чтобы окружающие наслаждались общением с ней, ее весельем и именно ее счастьем. А как вы уже знаете, для меня это стало испытанием — наслаждаться чужим счастьем. А, значит, испытанием стала и Жанка.

Я выгрузила Женьке свой небогатый гостинец, села за стол. Жанка рассказывала что-то очень смешное, я тоже засмеялась. Я пришла к Женьке поплакаться, а меня заставляют искренне смеяться, и я испытала чувство вины перед собой по отношению к жизни: то я ругаю ее за несправедливость, то вдруг наслаждаюсь ею, хотя никаких сдвигов в пользу справедливости с ее стороны не произошло. Выходит, я сама несправедлива по отношению к этой жизни, чего же я тогда требую от нее?