Даниэль Глаттауэр - Потому что

— Зачем ты это записываешь? — спросил я Хелену.

Сорок четыре ночи до Рождества, а потом еще семьдесят две до самого суда пролежала салфетка с посланием Беатриче возле моей подушки. «Бразилия» зимовала со мной. И когда я чувствовал себя потерянным — а это ощущение не оставляло меня, — я трогал пальцами яркие буквы.

Иногда меня охватывала жалость к самому себе, и я переживал ее гораздо острее, чем стыд за то, что хладнокровно забыл своих старых друзей. Вот уже пятый день я клеил для Алекс рождественский календарь. Сама мысль о подобном подарке для лучшей подруги наполняла мои глаза слезами. Я всегда находил эту штуку жалкой. Каждый день открывать очередной картонный ящик, словно не ожидая от жизни ничего большего, кроме дешевого детского сюрприза. А теперь вот и сам докатился до того, чтобы мастерить нечто подобное из скорлупок грецкого ореха и полосок бумаги, на которых писал свои лицемерные пожелания.

В общем, пять дней я действовал вслепую, поскольку глаза мне застилали слезы. Но я ощущал близость Алекс и наслаждался запахом ее кожи. Однажды, лежа рядом со мной в постели, она спросила меня, не припомню ли я фамилии чилийского спортсмена из семи букв, третья «С»? Я ответил, что не знаю никаких чилийских спортсменов, ни с какими буквами. Однако теперь мне в голову пришла мысль, что жизнь, пожалуй, не задавала мне загадок труднее, чем эта, и для меня нет ничего важнее, чем найти для Алекс этого несчастного чилийца, потому что я люблю и всегда любил ее. Почему же этот ее вопрос прозвучал тогда, а не сейчас? Ответа не было.

Итак, я клеил и всхлипывал, пока, наконец, ореховая скорлупа не поплыла перед глазами.

В конце ноября я получил весточку от Алекс. Она писала, что теперь достаточно удалилась от меня, чтобы выдержать свидание, и поэтому хотела бы меня видеть, а я должен позволить ей это без всяких «но».

К счастью, я не депрессивный человек. Нас разделяло убийство и стеклянная стенка. Меня все-таки признали опасным, хотя и долго извинялись за это. Прокурор заявил во всеуслышание, что предъявит обвинение в убийстве. Прозрачная перегородка в комнате для свиданий рассматривалась, пожалуй, как наименьшая из мер предосторожности и начало готовой обрушиться на меня справедливой кары.

Алекс была в темно-синем свитере с норвежским узором, который я помнил из своей предыдущей жизни. Ее утратившие эластичность светлые волосы торчали в разные стороны. Лицо будто отказывалось принимать наложенную на него косметику. Щеки немного запали. Алекс производила впечатление женщины, которой достаточно чихнуть, чтобы остатки ее жизненной силы развеялись в воздухе.

— Когда, Ян? — спросила она стеклянным, как стенка между нами, голосом.

— Седьмого марта, — ответил я.

Гордые слова после нескольких месяцев молчания.

— Есть надежда, что тебя оправдают? — Алекс старалась не выдать своего волнения.

— Слабая, — произнес я, соврав, по обыкновению.

Поняв, что следующий вопрос она хочет начать со слова «почему», я покачал головой и усмехнулся. Уже за одно это я заслуживал пожизненного.

— Я встречалась со следователем, — сообщила Алекс.

Извинившись, я заметил, что ей не стоило этого делать.

— Замечательная женщина, — продолжила она.

Я кивнул. Не хотел ни соглашаться с ней, ни опровергать ее мнения.

— Ты ей нравишься.

Еще один кивок.

— Она верит в тебя.

— Алекс!

Это означало «пожалуйста, не надо».

— Она верит в тебя, как я, — проговорила она.

Я охотно рассказал бы ей об изнасиловании, чтобы освободиться от своей тайны, чтобы Алекс погладила мои раны и навсегда разогнала преследовавших меня призраков. Но между нами встало стекло. Неужели ни одна из этих статуй в форме, с бесполезным револьвером у пояса не догадается хотя бы раз в жизни сделать что-нибудь для людей и разбить проклятую перегородку?

— Делия уже была здесь? — поинтересовалась Алекс. — Она звонила мне, и я обо всем ей рассказала. Она обещала помочь, у нее есть связи. «Ты прилетишь сюда?» — спросила я ее. И она ответила, что да, именно это она и намерена сделать, и она многим тебе обязана. Она была здесь?

— Да, действительно приезжала, — ответил я, словно речь шла о каком-то маловероятном событии. — У нее все прекрасно. Стала настоящей француженкой. А ты снова живешь с Грегором? — вдруг спросил я, потому что до сих пор мы говорили только о приятных вещах, а мне хотелось подпортить ей настроение.

— Да, но я не сплю с ним, — с гордостью заметила она.

Ее впалые щеки покраснели.

Напрасно мы пытались нащупать тему, которая заставила бы нас обоих расслабиться. И тут мне вспомнилось нечто бесспорно жизнеутверждающее — наш поход в Доломитовые Альпы. Раньше мы выезжали туда чаще, иногда даже с Делией. Хотя ее сил хватало лишь до первой встречной хижины — подниматься в горы она категорически отказывалась. Мы же с Алекс каждый раз покоряли вершины. Нас тянуло наверх, независимо от того, доставляло это удовольствие или нет. Мы просто не могли остановиться раньше. Там мы обнимались и чувствовали себя победителями. Но мы обманывались: настоящая победительница оставалась там, внизу, у первой встречной хижины. Она берегла себя для более важных дел.

— Когда я выйду отсюда, мы уедем на Доломиты на целую неделю, — пообещал я.

Алекс наградила меня воздушным поцелуем. Это был знак прощания. Очевидно, она знала, на сколько. Я же понятия не имел. Лишь в камере я вспомнил, что забыл передать ей рождественский календарь.

Господин Томас Эрльт, мой адвокат, с первого взгляда мне очень понравился. Он был на двенадцать лет моложе меня и примерно в три раза толще. Вероятно, в детстве одноклассники частенько надирали ему уши и прятали его очки. Самое интересное, что Эрльт специализировался на жилищном праве и в жизни не видел убийц. Он за сто шагов узнавал спекулянта недвижимостью, но совершенно не интересовался уголовным правом. Закон обязывал его посещать меня не реже раза в месяц до начала слушаний и проводить со мной не менее часа. Дольше адвокат не задерживался у меня ни на минуту, поскольку каждый раз его ждало новое квартирное дело. Я понимал его и сожалел, что вынужден похитить у него эти полагающиеся мне сто восемьдесят минут. Однако мне нужен адвокат, да и он мог кое-чему научиться, занимаясь моим делом, «для жизни», как он выразился, словно я приходился ему отцом. (В какой-то степени именно так я себя рядом с ним и чувствовал.) Кроме того, с моей помощью он приобретал известность, независимо от своего желания. Впрочем, все адвокаты этого хотят.

При первой встрече мы оба чувствовали себя неловко. По его лицу текли струи жирного пота, и он всячески избегал смотреть мне в глаза. Вероятно, это был первый человек в моей жизни, который меня боялся. Надеюсь, и последний. Я не люблю иметь дела с пугливыми людьми.