Видиадхар Найпол - Средний путь. Карибское путешествие

Вместо таланта, свойства ненужного, тринидадец пестует в себе умение интриговать, и в интригах по мелочам и по-крупному достигает огромных успехов. Признание чужих заслуг ему тоже знакомо: тринидадец восхищается мальчиками, отлично успевающими в школе, — академические успехи, не имеющие отношения к реальной жизни, льстят всему обществу и ничем не угрожают, восхищается студентами, получившими стипендию, пока те не становятся «честолюбцами», восхищается скаковыми лошадьми. И игроками в крикет.

Крикет в Тринидаде всегда был больше чем игрой. В обществе, которое не требовало никаких умений и не награждало заслуг, крикет был единственным видом деятельности, позволявшим человеку дорасти до своей подлинной меры и получить оценку по международным стандартам. Когда игрок один на поле, вне путаницы интриг, каждому ясно, чего он стоит. Его раса, образование, состояние не имеют значения. У нас не было ученых, инженеров, исследователей, солдат и поэтов. Игрок в крикет был нашей единственной героической фигурой. Вот почему в Вест-Индии крикет — это целое шоу, и вот почему еще долго здесь не будет командной игры. Ведь дело здесь в индивидуальности. Мы шли аплодировать именно ей, и если игрок не походил на героя, мы не хотели его видеть, как бы здорово он ни играл в крикет. И именно поэтому история о подававшем надежды игроке в крикет была самой страшной историей краха. Это бродячий сюжет тринидадского фольклора, он появляется и в тринидадской пьесе Эррола Джона «Луна на радужной шали».

Хотя мы и сознавали, что с нашим обществом что-то не так, мы не делали попытки разобраться. Тринидад был слишком незначителен, и нам было трудно поверить, что имеет смысл читать историю того места, которое, как все говорят, — просто крапинка на карте мира. Нам был интересен мир вокруг, чем дальше, тем лучше: Австралия — лучше, чем Венесуэла, которая была нам видна в безоблачные дни. Наше собственное прошлое было похоронено, и никто не хотел его раскапывать. Это наделило нас странным чувством времени. Англия 1914 года была только вчера; Тринидад 1914 года принадлежал темным векам.

Время от времени случались расовые протесты, но они не задевали наших глубоких чувств, потому что выражали лишь толику истины. Каждый был индивидом и сражался за место в обществе — да только общества не было. Мы принадлежали разным расам, религиям, группам и кланам. Каким-то образом мы все вместе оказались на одном острове. Ничто не связывало нас, кроме единого места проживания. Не существовало никакого националистического духа, глубокого антиимпериалистического духа тоже не было — фактически только наша «британскость», принадлежность Британской империи и создавала нашу идентичность. Так что протест мог быть только индивидуальным, одиноким и незаметным.

Лишь к концу войны до нас начали доноситься какие-то истории успеха — о ком-то, кто служил с отличием в военно-воздушных силах Великобритании, о людях, ставших преподавателями в английских и американских университетах, о певцах, прославившихся за рубежом. Все они покинули страну. «Честолюбцы» у себя на родине, они добились успеха за границей; и поскольку они не принадлежали к местным презренным выскочкам, Тринидад признавал их с благодушной готовностью и даже преувеличивал их заслуги.

Здесь пропадешь, беги отсюда — вот какие ощущения вселяло общество, в котором я жил.

Из «Тринидад Гардиан»:

Литература — наше наследие Редактор, «Гардиан»

Статья в «Тринидад Гардиан» за 22 октября, посвященная падению цен на золото, была озаглавлена «Золото перестает блестеть» [яс], и это напомнило мне об известной цитате: «Не все то золото, что блестит».

В порядке литературной справки: этот отрывок цитируют неверно, следует читать: «Не все то золото, что блещет». Это цитата из «Венецианского купца». Конечно, «блестит» и «блещет» передают одну идею, но «блестит» — это не по-шекспировски. «Блещет» — вот слово, донесенное до нас, и нам надлежит передать его дальше без изменений и переделок.

Я говорю это не в укор тем, кто прежде путал эти слова. Скорее это призыв сохранить те слова и фразы, что составляют отчасти наше литературное наследие.

На «Франсиско Бобадилье» мигранты никого всерьез не интересовали. В Тринидаде о них больше беспокоились. Численность населения подскочила с 560 ООО в 1946 г. до 825 ООО в 1960-ом. Иммигранты прибывали из Англии, Канады и Австралии, а также с других островов Вест-Индии. Белые иммигранты заняли уже два вновь отстроенных района на краю города, но самое сильное недовольство Тринидада вызывали иммигранты из Вест-Индии, в особенности из Гренады. Гренада с незапамятных времен была смешным словом в Тринидаде, как город Уиган в Англии. О выселениях гренадцев и других иммигрантов с малых островов сочиняются калипсо [1] Калипсо — народная песня-импровизация в африканских ритмах, сочиняемая на злобу дня. .

Незадолго до моего приезда полиция провела очередную, по слухам, очень жесткую, кампанию против нелегальных иммигрантов. Во всем мире к иммигрантам относятся одинаково — истории об иммигрантах из Вест-Индии в Англии («по двадцать четыре человека в комнате») в точности повторяют то, что рассказывают о гренадцах и прочих в Тринидаде, — и общество с большим энтузиазмом отнеслось к тому, что гренадцы в ужасе рассеялись по острову и попрятались. (Многих прикрыли работодатели, которые ценят их как дешевую рабочую силу. В отдаленном районе Ортуар я наткнулся на целую толпу винченцийцев, которые собирали под мангровыми деревьями устриц для местного предпринимателя.) Сочинитель калипсо по кличке Лорд Блэки пел:

Гренадцы не вылезали из выпусков новостей. Последней сенсацией Тринидада был гренадец двадцати четырех лет, женившийся на тринидадке восьмидесяти четырех. Их фотографии часто появлялись в газетах, кинопродюсеры уговаривали их появляться на публике, и пошел слух — возможно, его пустили проправительственные силы, — что действующий лидер оппозиции предложил этому гренадцу выдвинуться на ближайших выборах кандидатом от оппозиционной партии. В интервью «Санди Гардиан» — с фотографиями невесты, кормящей цыплят, и жениха в роли судьи на футбольном матче — гренадец рассказал, что в Гренаде у него четверо детей (таким образом, доказывая лживость одного из бытующих слухов). Он оставил их мать потому, что она и ее семья слишком «торопили» его с браком.

Это как-то утром и обсуждалось в одном такси в Порт-оф-Спейне.