Сергей Мильшин - Атаман

Старик адыг резко обернулся. За ним повернули головы все остальные — и казаки, и черкесы. В этот момент дед Тимка, не подозревая о всеобщем внимании, восседал на поверженной двери и совсем не воинственно, задрав руку, почесывал молотком под лопаткой.

— Это он? — аксакал недоуменно вскинул брови.

— Он самый, — Роденков усмехнулся.

Старик несколько мгновений, все еще не веря, всматривался в глаза Роденкова. Убедившись, что тот не шутит, он отвернулся и решительно последовал к калитке. За ним шагнули и обе противоборствующие группы.

Дед Тимка обернулся на звук скрипнувшей калитки. Увидев приближающуюся процессию, он, покряхтывая, поднялся, кинув молоток на дверь.

Бросив работу, к отцу приблизился нахмуренный Пантелей и встал рядом.

Аксакал остановился напротив. Снова обняв коричневой ладонью рукоятку кинжала на поясе, он растерянно поинтересовался:

— Это ты их, что ли?

Дед Тимка неопределенно пожал плечом:

— Ну, я.

— Один, что ли?

— Почему один. Бабка патроны подавала.

— Эх, — горец в возмущении взмахнул рукой. — Старик и старуха побили лучших джигитов, как мальчишек. — Он горько качнул головой. — Старик, ты настоящий джигит. Ты, твои дети и внуки ходи в наши аулы, когда хочешь, куда хочешь, никто тебя пальцем не тронет.

Старик Калашников обернулся на скромно стоящую в уголке старуху.

— А бабку?

— Э… — горец в возмущении не нашел, что ответить. Повернулся и, яростно что-то бормоча под нос, выскочил со двора. За ним, сердито оглядываясь на расслабленно улыбающихся казаков, сыпанули адыги. Быстро отвязали от плетня коней, один заскочил на груженную скорбным грузом телегу, и процессия двинулась по дороге в сторону станицы. Чтобы попасть на свой берег, им еще предстояло миновать несколько улиц, только тогда дорога выворачивала к парому.

После обеда дед Тимка вышел из дома с твердым намерением посетить станицу. У него со вчерашнего дня остались незаконченными два важных дела в Курской. Пелагея выглянула из сарая. Завидев собравшегося старика, поставила ведро с молоком на порог и поинтересовалась:

— Куда это ты опять?

Дед не удостоил старуху взглядом, гордо прошествовал мимо, бросив:

— Куда надо.

Он запряг Мурома и быстро выехал со двора.

Пелагея проводила супруга подозрительным взглядом, но противоречить ему не взялась, слишком уж решительно собирался старик.

Добравшись до первых улиц станицы, дед Тимка свернул в проулок. У ворот, выкрашенных зеленой краской, весело гомонила компания мальчишек. Заметив уверенно приближающегося к ним старика, они вежливо замолчали. Дед прищурился и внимательно оглядел примолкших мальчишек.

— Ну, кто из вас будет внук Макоши Осанова?

Ребята беспокойно переглянулись, а от толпы мальчишек отделился, свесив светлую голову, невысокий паренек лет десяти.

— Ага, вот он ты. Узнаю охальника.

Мальчик на всякий случай всхлипнул. Хотя слез не было и в помине.

— Отец всыпал, как я велел?

— Всыпал, — тихо протянул Осанов.

— Не слышу.

— Всыпал, — громче повторил мальчик.

— Скидывай портки, показывай, что он там тебе нарисовал.

Ребята притихли окончательно. Паренек послушно развернулся и, заглядывая назад, спустил штаны. На белых ягодицах отчетливо отпечатались красноватые рубчатые следы пеньковой веревки.

Дед Тимка удовлетворенно хмыкнул.

— Ну, вот теперь все правильно. В следующий раз будешь смотреть, куда несешься.

Он дернул коня и отправился в обратную сторону. «Одно дело сделал!» — отметил он про себя.

Телега медленно катилась за тихоходным Муромом. Старик, не замечая прохожих, углубившись в тягучие, как слюна на жаре, мысли, медленно подъезжал к дому начальника штаба. Его старый товарищ Макоша Осанов жил здесь неподалеку. Дед Тимка решил навестить друга. А заодно и посоветоваться насчет монастыря. Может, чего дельного подскажет, сам он никак не мог определить для себя, ехать или все же не ехать. «С одной стороны, кобыле скоро жеребиться, а с другой, душа не спокойна, требует чего-то высокого. Леший его разберет, что же делать»? Тимофей Калашников двигался неторопясь, бездумно вглядывался в привычные с детства виды и неизвестно, из каких соображений, то собирал кустистые брови к переносице, то расправлял их. Высоко в небе еще стояло горячее солнце, щедро отдавая тепло пыльным улицам станицы, но на горизонте уже собирались мелкие облачка — первые предвестники смены погоды. Дед Тимка не смотрел вверх, а потому не знал, что скоро все переменится. Не знал, что на обратном пути его застанет сильнейший ливень, и он весь промокнет и застынет. На следующий день он сляжет с жаром и проваляется почти месяц. И что кобыла принесет жеребенка, когда он будет то и дело проваливаться в беспамятство. В тот день он придет в себя, но слабость затуманит голову, и он не сможет подняться. Обхаживать новорожденного начнет не он сам, как мечталось, а его сын Пантелей. И что ни в какой монастырь дед так и не поедет, побоявшись оставить жеребенка на бабку с сыном. Но это все будет еще потом, ещё не скоро. А пока дед Тимка медленно приближался к дому своего старинного друга и ни о чем таком еще не ведал.

Неугомонная натура Кольки Самогона с трудом выдерживала многочасовое бездействие. Где-то на третьем часу наблюдения — около часу ночи — он начал потихоньку заводиться. Наблюдательный пункт казакам предоставил бывший Атаман Захар Васильевич Чертков. Он жил на противоположной стороне улицы почти напротив Гуталиева, и для слежки за главным цыганом позиция в его дворе оказалась самой подходящей. Выставив в щель дощатого забора ночной прицел от СВД — личная собственность Кольки, которую он сумел раздобыть в армии, — наблюдатели по очереди усаживались на заботливо принесенную хозяином лавочку и приникали глазом к окуляру.

Казаки наблюдали за домом цыгана уже третий день, точнее ночь. Днем за ним присматривал и сам Чертков или его хозяйка. Около 22.00 вечера в усадьбу, стараясь сделать это как можно более незаметно, входила очередная смена и занимала место на лавочке. Наблюдение пока ничего не дало. Еще днем второго дня к немалому удовлетворению казаков от Гуталиева съехали на нескольких машинах шумные гости, и с тех пор ничего подозрительного замечено не было. Обычная суета: кто-то приходил, кто-то уходил, прыгала на траве перед двором чумазая детвора, убегали куда-то молодые мамочки с цыганятами, прилепившимися к груди. В общем, все как обычно. Атаман даже начал немного сомневаться в правильности принятого решения о наблюдении, но отменять приказ не спешил.

Казаки уже более часа сидели одни, почти в полной тишине, не считать же сверчков, заливающихся где-то за домом, шумом? Не на шутку рассердившаяся бабка недавно, похоже уже в пятый раз — казаки сбились в подсчетах, — позвала старого отдыхать и, когда тот опять не отозвался, сделала старику последнее «китайское» предупреждение, потом, мол, пощады не жди. И он, наконец, уступил.