Эйтан Финкельштейн - Пастухи фараона

— Не Мой он вовсе. Я на гастролях был, а когда вернулся, когда увидел, что он дело врачей затевает, тут же руку его остановил.

— Пока Ты его остановил, он миллионы, понимаешь — миллионы! — загубил.

— Да, — Он сокрушенно покачал головой, — ну что же Мне делать с этой Россией? Я и так и этак — все не во славу Мою. Просто не знаю, как быть.

Передо мной сидел дряхлый, болезненно покашливающий старик.

— А ты все-таки скажи, зачем вывел Мой народ из России как раз, когда Я снова решил все там перестроить? Народ вывел, а Хмельницкого оставил. Это же подло — Хмельницкий Россию до нитки обобрал!

— Не выводил я никого, нас оттуда просто выгнали. А Хмельницкий — это наша месть России. Не хотели Щупака — получите Хмельницкого!

— Никто вас оттуда не выгонял, скажи прямо, зачем ты это сделал?

Я не выдержал.

— Зачем? Да ведь Тебе лишь бы кашу заварить. Ты потом уедешь на гастроли, Россия вернется на круги своя, а Твоему народу расхлебывать! Лучше скажи, почему Ты всегда подставляешь Свой народ под удар, почему заставляешь его страдать?

Он удивился. Мне показалось — искренне.

— Так ведь на то он и избранный. На что же я его избирал?

— Ну уж нет, хватит! Пусть русские сами у себя все устраивают.

Он вспылил:

— Да ты, Я вижу, русофоб! Думал — вот человек, который меня понимает! И вообще, Я устал, — он замахал руками, — иди домой.

Я встал, в нерешительности осмотрелся, но в ту же минуту услышал, как кто-то скребется по стеклу. Оглянулся. Херувим с общипанными крылышками манил меня пальчиком.

Было темно и тихо. Херувим шел впереди, освещая дорогу фонариком. Вдруг я услышал какие-то звуки, словно с крыши вспорхнула стая птиц, только вместо шума крыльев мне почудились слова: «Русофоб, не понимает, ничего не понимает».

Шесть дней я не мог спать, есть и думать о чем-то другом, кроме разговора с Ним. Я ругал себя нещадно — всю земную жизнь думал об этой встрече, готовился к ней, а когда она состоялась, разговора не получилось. Только обозлил Его. Теперь, наверное, отправит меня к ангелам мщения, и я уж никогда не узнаю тех тайн, постичь которые пытался всю жизнь. Я дошел до полного отчаяния, но в последний момент взял себя в руки. На седьмой день встал, помылся, оделся и выпил стакан чая. Решил — надо выйти на воздух.

Вышел, побрел к скамейке, что затерялась в парке на горе, но там кто-то сидел. Я повернулся, с трудом добрался до дома, рухнул на диван. Часа через два встал и заставил себя что-то съесть. На следующий день силы стали возвращаться, в воскресенье я отправился в кино. Когда я вернулся, на пороге лежала повестка из Канцелярии.

— Вспомнил, это Я вывел Мой народ из России. Вспомнил даже — почему.

— Почему?

— К концу брежневской эры Я впал в отчаяние и решил, что уже ничего не смогу там исправить. Пришла мысль — пусть так оно и будет! В конце концов, в каждом доме есть парадные комнаты и есть кладовка для хлама, в каждом дворе свой сарай и помойка. Конечно, все ценное из сарая надо вынести…

Я возмутился:

— Ты в самом деле решил превратить Россию в мировую помойку! Но ведь она же была частью мира, у русских заслуг перед Тобой не меньше, чем у других. К тому же, если Ты лишишь их шанса, они обозлятся, начнут войну, и все, что Ты сотворил, погибнет. У них ведь есть атомная бомба!

— Нет, нет, Я так думал только в момент отчаяния, но потом решил пойти другим путем, — Он поднял указательный палец и подмигнул. — Об этом я тебе еще расскажу. Но сначала ты мне скажи, как там русские евреи на Святой земле?

— Никак. Русские евреи сами по себе, Святая земля — сама по себе.

— Для чего же Я их туда вывел?

— Тебе лучше знать. Я-то вообще никогда не понимал, для чего Ты собрал нас на этом клочке земли. Признайся, мы Тебе больше не нужны, и Ты задумал нас уничтожить?

— Еретик! Кто дал тебе право так со Мной разговаривать?

— Кто? Холокост. Шесть миллионов, треть Твоего народа. Вот кто!

Лицо Его сделалось серым, Он закрыл его руками и заплакал.

— Я не хотел, поверь, не хотел. Я вернулся с гастролей, взгянул на Германию и ужаснулся. Мой народ там дошел до того, что перестал отличать себя от немцев. Ну ладно — придумали себе консервативную синагогу, ладно — реформистскую, но когда Я услышал: «Мы не евреи, мы — городская интеллигенция», Я сильно рассердился и решил поставить их на место. Позвал знакомого комедианта Шикльгрубера — он очень походил на Аммана, и мы всегда приглашали его играть пуримшпил [118] Пуримшпил (пуримское представление) — театрализованное представление, разыгрываемое по мотивам библейской книги Эстер, рассказывающей о счастливом спасении евреев Персии от гибели, которую им уготовил царский сановник, злодей Амман. . Кстати, ты знаешь, Я ведь и карьеру свою начал с пуримшпиля.

Так о чем это Я? Ах да, о Шикльгрубере. Говорю ему: «Адольф, разыграй пуримшпил, только не на сцене, а в жизни, постращай Мой народ, пусть вспомнит, где его место». Шикльгрубер согласился, мы договорились, Я и уехал на гастроли в Трансиорданию. Там ставили мою драму «Пастухи Фараона».

— Твою драму?

— Да, Мою, — Он усмехнулся. — Я ведь тоже не последний драмодел. И роль там у Меня была главная. Представляешь, Я — фараон Рамсес II, сын Сети, хозяин Земли и Воды, повелитель людей и зверей, владыка золотых копий и несметных стад коз и овец. Беда только, что пасти моих коз некому — не поручать же эту презренную работу египтянам! Кто-то посоветовал позвать евреев — примитивных пастухов, что кочевали между Месопотамией и Синаем. Позвал, приставил надсмотрщиков — работайте и получайте свои лепешки! Первое поколение и работало. Лепешкам радовалось и против плетки не роптало. Второе же поколение я направил на строительство пирамид. Правда, боялся — не справятся. Но нет, справились. Глыбы в каменоломнях добывали, тесали их, переносили и пирамиды складывали. Но вот когда это Чудо света сотворили, тут и началось! Только и слышишь: «Мы — не рабы… мы пирамиды своими руками построили… это и наша цивилизация… мы — часть этой цивилизации!» И в том же духе. Рассердился я, велел бить презренных пастухов палками. А потом, когда чума в Египте случилась, пришли ко мне жрецы и говорят: «Пока не изгонишь из страны этих прокаженных евреев, до тех пор не перестанут наши новорожденные умирать». Я и изгнал.

— Ладно, не хочу больше о Египте, скажи все-таки, как Ты допустил…

Он съежился, свернулся в комок, сделался жалким и дряхлым.

— Вернулся Я с гастролей, увидел, что Шикльгрубер натворил, и пришел в ужас. Кричу ему: «Ты что, негодяй, сделал, я ведь тебя просил комедию сыграть, попугать только». А он Мне: «Raus, Jiidisches Schwein! [119] Убирайся, еврейская свинья! (нем.) Знать тебя не знаю. Мне мой народ, мне французы, поляки, швейцарцы — все европейцы поручили сделать Европу Juden frei! [120] Свободную от евреев! (нем.) Ты хотел превратить меня в комедианта, но европейцы сделали меня великим трагиком. Хайль Гитлер!»