Ирина Дудина - Пение птиц в положении лёжа

Когда по улице идёт молодой красивый мужчина, хорошо одетый, и ведёт за ручку своего крошечного сына — лет 2–3, сдерживая свой шаг и прилаживаясь покорно и без раздражения к его маленькой неровной поступи.

Когда про кого-то можно сказать, что этот человек занимает своё место.

Когда по улице идёт женщина, одетая в красивую и дорогую одежду, недавно купленную, а с ней рядом идёт её ребёнок — мальчик или девочка лет 11–12, одетый во всё старое, заношенное, с чужого плеча, в полуразорванных сапожках.

Когда женщина курит на детской площадке от скуки, пока её ребёнок ползает по горке или копается в песочнице.

Когда встречаешь на улице женщину — в возрасте, но хорошо сохранившуюся, ухоженную, с маленьким хорошеньким ребёнком, и думаешь, что это её внук, а оказывается — это её сын или дочь. Также приятно, когда так думаешь про мужчину.

Без детей, без хозяйственных сумок, с пустыми руками, быстро нестись по улице куда-то.

Вечером одной, без дела, без цели, оказаться на Невском, когда уже чернота, блещут витрины, а пойти некуда.

Когда человеку больше 40, а он ездит в метро.

Когда кто-то на улице начинает знакомиться с тобой.

Когда приходишь домой, а навстречу бежит радостно улыбающийся сын с хорошей новостью о своих успехах в школе.

Когда думаешь — надо вырвать на хрен больной зуб, всё равно не вылечить, только деньги зря потратишь, а ночью вдруг начинает болеть другой, никогда не болевший зуб.

И понимаешь, что лечи не лечи, а его тоже когда-нибудь придётся вырвать.

Когда в прихожей думаешь перед зеркалом — какая я красивая, а потом вдруг видишь своё лицо вблизи. В ярко освещённой комнате.

Молодой мужчина, зашедший в церковь помолиться.

Ночью, в 4 утра, по улице куда-то идёт мужчина и ведёт за руку ребёнка лет 5, возбуждённо разговаривающего. Куда? На поезд? У него нет в руке ни сумки, ни чемодана. В детский сад? Он ещё закрыт. В гости? Или мама в запое? Или этот мужчина — извращенец или маньяк? Просто вышел на прогулку? Найти ответ невозможно.

Идёт по улице мужчина с женщиной — иногда с очень красивой, иногда просто с женщиной. А глаза его бегают по сторонам. Видно, что процесс не завершён. Что мужчина завистлив и всегда готов. Ведь он же был пионером в детстве, и его учили: «Будь готов — всегда готов!» Он всегда не прочь подыскать себе ещё кого. Никогда не скажет той, что рядом: «Ты самая лучшая из всех, потому что Я Тебя выбрал, потому что Бог мне Тебя дал». Он всегда готов, потому что не верит ни себе, ни ей, ни Богу. Боится, что его осудят другие за то, что у него не самая наилучшая из всех. Что такое самая наилучшая, кто такие другие? Ему следует ходить с резиновой Барби, которая никогда не старится, не болеет, не толстеет и не худеет. Всё равно осудят.

Едем в гости по страшному серому городу, с грязными разрушающимися домами. По пыльному асфальту в колдобинах, под небом, сгустившимся в серое над дорогами, с мельканием серых деревьев без листьев над пепельными газонами в хламе. Торжество крысиной шкурки. Дно чистилища. Мелькает народ, одетый в серое, чёрное, старое или грязное. Приехали. Серый квадратный дом с незабываемым ароматом Петербурга — крепкий настой подвала, мочи и жареной картошки. Входим в квартиру. А там — светло. Солнечный луч в окне. Золото и лазурь перед закатом. Все вертикали, кроме дверей и дверец, завешены картинами. Лазурь, золото, рубин, изумруд. Уходящие в мелочь цветные миры. К тому же в этой квартире жили муж, жена и взрослая дочь, которые любили друг друга.

Недалеко от дверей бара «69», на котором написано «Только для взрослых» (бар для меньшинств — для братьев наших меньших), сидит на корточках оно. То ли юноша, то ли девушка. Молодое. Худенькое. Хорошо одетое. Вот ведь — приоделся. Может быть, просто все деньги потратил на то, чтобы одеться как противоположный пол. Может быть, даже сделал операцию, органов лишился, чтобы стать счастливее, привлекательнее. Отказался от продолжения рода, наплевал в душу прадедушкам и прабабушкам, трудившимся на брачном ложе до посинения ради него, далёкого и красивого потомка. А всё равно обломилось. Одиноко и печально, и счастья нет. Сиди и страдай под дверями, и никто не обращает внимания, идут мимо.

В метро в электричке едет рядом парень. Странный такой. В очках, с острым носом. В коричневой кожаной куртке с чётко прошитыми швами. С дыркой левее правого кармана в форме крокодилистой линии. Остановка. Вышел. Еду дальше. Через две остановки — опять входит. Не может быть. Как это? Не мог же он по тоннелю бежать… Я ошиблась, наверное. Нет, те же очки. Та же куртка. Та же крокодилистая линия левее правого кармана…

У ларьков лежал на асфальте нестарый бомж. Бледный и весь дёргался. Все шли мимо и не обращали на него внимания. «Наверное, эпилептик», — подумала я. Через полчаса я возвращалась. Он лежал и не дёргался. Закостенел. «Умер», — поняла я.

Моя подруга собралась сделать у себя в квартире деревянные полати — разделить на два этажа нишу в тёмном углу. Рассказала об этом своему кавалеру. Прошло две недели. В три часа ночи звонок в дверь. Он звонит. Она рассердилась. Он жалобно говорит: «Открой дверь. Я бревно для полатей принёс». Она открыла. Изумилась. Он приволок огромное хорошее бревно, метра два длиной. Говорит, шёл по берегу — смотрит, бревно. Действительно, мокрое, подсмоленное.

У нас была вечеринка. На следующее утро подруга пошла выносить мусор на помойку. Видит: белая мышка в синей жилетке возле бака. Протёрла глаза. Белая мышка в синей жилетке сидит, никуда не исчезает. «Ну всё, — решила подруга. — Пить надо меньше. Пора к врачу». Белая мышка в синей жилетке вдруг полетела и села на край бака, стала что-то клевать. Это был волнистый попугай — белый с синим.

Ждать его звонка. Звонит телефон. Бежишь с капризной раздражённой физиономией, чтобы сказать в трубку презрительно: «А, это ты…», чтобы он не догадался, как ты ждала его звонка, как радуешься ему, хотя и не знаешь, о чём говорить с ним. А это не он. Другой мужчина, лучше его, умнее, красивее, выше ростом. Который лучше к тебе относится. Но не он. Заканчиваешь разговор торопливо. И опять ждёшь, ждёшь. И понимаешь, как дорог он тебе. За что? Почему? Ругаешь Амура, пытаешься отвлечься, но ничего с сердцем своим сделать не можешь.